13. ПВС. Школа.

автор иллюстрации Tim Yarzhombek

Образование – штука неплохая, но насилие круче! Поэтому, видимо, в моей школе упор был сделан на второе. Должен сразу сказать, что меня много били, хотя я даже никогда не был евреем, а это обидно вдвойне. Видимо, некоторые люди раздражают общественность не хуже семитов, и жаль, что я не догадался хотя бы давать деньги в рост, – проблем, конечно, не стало бы меньше, но, возможно, сейчас я смог бы позволить себе новый костюм!   

Всё началось, когда на лацкан моего синего пиджачка прикололи значок октябрёнка. Порой мне кажется, что я никогда не был так горд собой, как в то осеннее утро, но это, конечно, неправда, –  пионерский галстук был гораздо более желанным артефактом, чем портрет Володи Ульянова в пятиконечной рамочке. И возможно, что именно тогда, приняв на грудь звезду, я ощутил в себе ту богатырскую силу, что в итоге ни разу так и не пришла мне на помощь. А ведь я просил.

Сначала меня бил человек по кличке Ссака. Он делал это исключительно на переменах, оставляя таким образом за моей учительницей право унижать меня во время уроков. У меня даже одно время сложилось впечатление, что они состоят в сговоре. Но потом оказалось, что это было тривиальным совпадением. В сговоре состояли совершенно другие люди, и по другому поводу.

Некоторые дети обладают врождённым чувством ритма, некоторые – чувством локтя, а некоторые – чувством собственного превосходства.  Короче, некоторым везёт. Мне же всегда везло в других чувствах, и доказательством этому может служить факт, что я до сих пор не женат. Впрочем, это другая история.

Где-то к пятому классу некоторые одарённые школьники стали объединяться в группы по принципу интеллектуальной недостаточности и избивать тех, кто умел бегло читать, писать и считать. Я никогда не был отличником, и поэтому фраза: «Слышь, выйдем, поговорим, ёпт» иногда всё же адресовалась не мне. Впрочем, отличников у нас вообще было немного, а вот всевозможных Креббов и Гойлов хватало. С другой стороны, чего ещё можно было ожидать от школы «октябрьских железнодорожников»? Видимо, мне с самого начала не стоило всерьёз рассчитывать на обращение «сударь», бальные танцы и дуэльные «лепажи»!

Впрочем, я тоже кое-кого бил. Это случалось всего несколько раз, и мне в итоге всегда становилось не противно даже, а как-то тоскливо. Ведь мне приходилось самоутверждаться подобным образом, используя в качестве объекта насилия людей заведомо слабее, а зачастую гораздо умнее меня. Словом, школьные гопники были настоящими королями, ибо сама природа выступала на их стороне. Они представляли собой сплочённый коллектив с чёткой иерархией, построенной на принципе «кто сильнее, тот и прав». Мы же после контактов с ними были вынуждены восстанавливать свою психику, используя всё тот же принцип. Единственным существенным отличием между нами было то, что от бития морд в нашем арьергарде никакого сплочения не образовывалось, ибо постоянная рефлексия и сомнения в своей абсолютной правоте только разобщали нас. 

Вообще, проблема всех думающих людей в том, что они думают слишком долго. Любишь систематизировать полученную информацию? Молодец! Пристрастился подвергать сомнению прописные истины? Что же, никто тебе слова не скажет! Балуешься анализом допущенных ошибок? Бог тебе судья! Только вот побыстрее бы надо! Иначе, пока ты размышляешь о том, сколько зла принесёт в мир твоё решение поговорить с соседями о снижении уровня производимого ими по ночам шума, эти самые соседи уже проголосуют за Единую Россию, а то и станут депутатами Федерального Собрания! Словом, многим из нас очень не хватает скорости.

Но не всё было так плохо – иногда и я оказывался на высоте. Однажды мой одноклассник, очень остроумно называвший себя Серым, в очередной раз загнал меня в один из дальних углов и вызвал, что называется, на бой. Ему было очень важно сделать это громко и открыто, чтобы все видели, какой он сильный и смелый. И когда он таки одолел меня и уже сидел на моих лопатках, одна из зашуганных отличниц по имени Ира взяла со стола тяжеленую стопку учебников, подошла сзади к улыбающемуся Серому и обрушила этот ворох знаний ему на голову. Спасла меня, в общем. Таким образом, мне был показан пример гражданского неповиновения, и я понял, что способен на большее, нежели слизывание пыли с линолеума. В следующий раз, когда Серый предложил мне снова померяться с ним силами – а случилось это через сорок пять минут, – перед ним стоял совершенно другой человек. Дело в том, что я всегда знал, что сильнее его. Это становилось ясно на любом уроке физкультуры. Изменилось другое: я уже не боялся, что за Серого отомстят его соратники. Ведь я был не один. На меня смотрела Ира и она всё ещё на что-то надеялась.

Как только Серый занял боевую позицию, я нанёс ему прямой в челюсть. Он не успел среагировать. Он просто не верил в меня. Из разбитой губы потекла кровь, и Серый заплакал. Он был так унижен, что не смог даже стоять на ногах, и присел на стоявший рядом стульчик. Когда в класс вошла учительница, Серый всё ещё растирал по лицу кровавые слёзы, и жалобно всхлипывал. После этого случая наши отношения наладились.

Я стал позволять ему списывать у меня контрольные, за что Серый отдавал мне каждый раз по одному из своих коллекционных вкладышей, пока все они не перешли в мои руки. Тогда я разрешил списывать просто так, ведь в его списывании совершенно не было никакого смысла, – я получал «тройку», «четвёрку» или «пятёрку», а он всегда только «два». Дело было в том, что он сидел впереди меня и, оборачиваясь при списывании, видел мою тетрадь перевёрнутой. Не имея в таком положении возможности понять где право, – где лево (тем более что списывать нужно было быстро), Серый менял местами стоящие рядом цифры (скажем, вместо 25 он писал 52), в результате чего мой расчёт превращался в бессмысленный набор знаков. Но он всё понимал, и мы не ссорились.

Конечно, навыками противостояния физическому насилию моё школьное образование не ограничилось. У некоторых учителей в жизни тоже не всё было ладно, и они старались нахаляву самоутвердиться за счёт своих учеников. Правда, здесь должен отметить, что таких было подавляющее меньшинство. К этому меньшинству, безусловно, относилась учительница Английского Языка, которая называлась Римма Александровна. Не знаю её фамилии, но, думаю, ей подошло бы что-то вроде Константинополева-Вторая. Она любила надевать розовое полупрозрачное платье (похожее на то, что Марла Сингер купила за один доллар на распродаже) и открывать настежь все окна. Зимой. Она любила прохладу.

Сейчас я её понимаю. Думаю, мы бы тоже любили эту прохладу, если бы пили столько водки, сколько она. Но нам было нельзя. Вместо этого на урок Английского мы приходили в верхней одежде. Она редко бывала трезва, так что и кричала на нас нечасто. Благодаря её урокам, единственный английский оборот, перевод которого я знал к моменту окончания школы, это old bitch.

Но кроме учителей и учеников в школе есть ещё и администрация. Кто-то сломал школьный забор. Ещё кто-то видел, что это был я. Ещё кто-то забыл, что в это время я находился в другом месте. Меня вызвали к директору. На меня кричали. На меня брызгали слюной. Меня уже не в первый раз обзывали сраным интеллигентом. Но это не действовало. Ссака сделал своё дело – я стал устойчив к оскорблениям и ударам судьбы. Меня заставили чинить поруганное ограждение. Я в отместку разочаровался в людях и перестал уважать старших.

Каждый год в нашей школе проводился конкурс  «Учитель Года». Голосовали исключительно ученики. Из года в год за первое место боролись учитель Физики и учительница Химии. Подобно Оксфорду и Кембриджу, которые периодически сменяют друг друга на подиуме традиционной регаты, эти учителя попеременно занимали первое место. В общем, никогда нельзя было знать наверняка, кто из них победит. В школе были и другие педагоги, достойные награды, но в их кабинетах не было различных там амперметров и всяких соляных кислот, поэтому они не воспринимались всерьёз. В тот раз основная борьба между этими учителями происходила внутри меня. Я очень долго не мог решить, кому из них отдать предпочтение. В итоге я проголосовал за Физику. Видимо, Эйнштейн мне нравился больше Менделеева. По результатам голосования Физика победила. Но учитель не поверил мне, когда я рассказал ему о своём выборе. Его нетрудно понять. Ведь беспринципному подростку в рваных джинсах, который только что сорвал урок глупой и, что самое ужасное, действительно смешной выходкой, поверить совсем непросто. Особенно когда он после всего содеянного нагло признаётся тебе в любви.

В старших классах я стал много читать, играть в карты на деньги и курить. А ещё я рисовал. В моих тетрадях нельзя было прочесть ни одного предложения. Я составлял стенограммы. Слова и фразы я заменял маленькими рисуночками, позволявшими добиться необходимой скорости и плотности записи, а заодно развлекавшими меня. Например, фраза «физическое тело находится в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, если на него не влияют силы или действие сил скомпенсировано» выглядела как спящий голый человек, кровать которого на колёсиках едет по дороге на красный сигнал светофора. Внизу рисунка надпись – «сила не действует, компенсация в рублях». Прочитать и понять такой конспект было совершенно невозможно. Поэтому мне тупо приходилось всё запоминать, таким образом развивая память.

Учитель Года, хоть и не уставал награждать меня двойками, прощал мне пристрастие к изобразительному искусству, вспоминая Пушкина, которому, мол, в лицее на занятиях не давали писать стихи – а потом вон что вышло! Совсем по-другому обстояли дела с учителем ОБЖ, который вёл также уроки рисования. Однажды он обнаружил, что под темой занятия «Поражающий фактор ударной волны при ядерном взрыве» в моей тетради к концу урока не появилось ни одной буквы, зато был нарисован мощный ядерный взрыв, разрушенный город, мёртвые люди повсюду и Терминатор. Тогда он отобрал тетрадь, дал мне подзатыльник и ушёл в оружейку. На мои просьбы вернуть законную собственность он ответил отказом. Через несколько дней я попросил снова. Он снова отказал, объяснив, что уже и не помнит, в какой унитаз он мою тетрадь спустил. Когда он отвернулся, я украл из его каморки первое, что попалось под руку. Я не видел, что беру. Не было у меня на это времени. Обнаружилось же, что моим заложником стала книжка «Французы смеются» с натуральными порнографическими рисунками, иллюстрирующими пошлые анекдоты на тему «возвращается муж из командировки, а в его постели три незнакомки».

Прошло несколько дней, прежде чем он понял, кто украл и почему. Ко мне стали приходить делегаты. Поочерёдно все учителя-мужчины ловили меня в коридорах, и просили вернуть то, что я взял. Я совершенно резонно интересовался, что же именно я должен вернуть? Они смущались, и отпускали меня. Последним делегатом стал Учитель Года. Он печально улыбнулся и сказал, что, несмотря ни на что, знает – я хороший человек. На это я возразил ему, что вопрос с возвращением украденного готов решать только через директора, которым, к моему счастью, на тот момент была женщина. Ещё я сказал, что в подробностях могу описать вещь, которую украли у меня. Это тетрадь с моими рисунками. А вот в краже чего и с какими именно рисунками подозревают меня, мне почему-то никто не говорит! Пусть вызовут в школу моих родителей! Пусть расскажут им, что их отпрыск стал вором. Пусть скажут, что именно я взял, и тогда я верну взятое! Короче, после этого меня навсегда оставили в покое и  больше не мешали рисовать.

Последним актом насилия надо мной, произведённым в школе, стала прощальная речь директора. Но оказалось – это было насилием над директором. Думаю, что без принуждения нельзя с таким трагичным видом, так долго и скучно выстраивать постмодернистские аллюзии, из которых проистекает нехитрый, в общем-то, вывод о том, что мы больше никогда не увидимся, а жизнь при этом сложна и абсурдна. Сейчас ко всем этим людям я не испытываю ничего, кроме глухой и беспощадной жалости. Что же касается Учителя Года, то и сегодня я уверен, что не ошибся при голосовании. Впрочем, об этом отдельный рассказ.