Универсальная прощальная записка.

Люди постоянно что-то меняют. Они меняют трусы, телефоны и места проживания. Они меняют билеты, мужей и привычки. Они меняют пол, вероисповедание и холодильники. Как только им что-то надоедает, они это меняют на что-то, что еще надоесть не успело. Таковы люди, и не нам с вами их осуждать. Но что если вам что-то надоело, а заменить это нечем?

К примеру, сегодня мне надоело всё разом. Нет, не в том смысле, что надоела, мол, такая жизнь, нужно что-то менять... нет, это я давно знаю. Дело в том, что сегодня мне надоело вообще всё. Буквально всё, что существует в Мире. Я гулял на районе и внезапно «прозрел».

Сначала мне надоел салют. Мне надоел салют по любому поводу, и любой повод тоже надоел. Мне надоели крики «ура!» и громыхающие трамваи. Мне надоела темнота и осень. Мне надоел вид из окна и вид на мое окно. И это было еще полбеды, но потом мне надоели дома.

Нет, не конкретные панельные дома, которые я видел вокруг, а дома вообще. Дома, как феномен. Какого черта, подумал я, дома вообще существуют? И почему они такие? Может, хватит уже? Может, пора как-то без домов? И вообще, без слова «дом», потому что оно тоже надоело до оскомины.

Не успел я свыкнуться с этой мыслью, как понял, что мне надоели автомобили. Не конкретные автомобили, не их дизайн, не пробки, не запах дыма, не зимняя резина и не Т.О. Мне вообще надоел сам факт существования автомобилей. Факт того, что они существуют в Мире! Если, скажем, вам надоел ваш Пежо, то поменяйте его на Вольво и будьте счастливы. А что делать, если вам надоели все автомобили разом? Ведь поменять все автомобили можно только на их полное отсутствие. А это, по меньшей мере, невозможно! Тем более, что отсутствие чего-либо мне тоже изрядно надоело.

После автомобилей мне надоели все остальные вещи, о которых я успел узнать к тридцати трем годам. Какого чёрта они все существуют вместо того, чтобы не существовать? Почему я должен мириться с присутствием настольных ламп, любви, фломастеров, денег, надежд на будущее и печенья «Юбилейное»? Какого чёрта должны быть: Метро, город Королёв, русский язык, сладострастие, цунами, лимфосаркома, Алла Пугачёва, Нарзан, Тарзан и Судоку? Что и по какому праву они делают на этой земле?

Впрочем, потом я понял, что Земля мне тоже надоела. Мне надоела Земля и остальные семь планет Солнечной Системы. Мне надоело само знание о них, о Галактике, Вселенной, комете Галлея, тектонических сдвигах, термоядерных реакциях, мировом океане, Черных Дырах, Кротовых Норах, теории Супер Струн, Бозонах Хиггса, сам Хиггс, звезды, их скопления, газопылевые облака, астероидные пояса и Луна. Да, больше всего надоела Луна и то, что слово «Солнце» пишется через «л». Ведь могло быть как угодно, а вышло почему-то именно так!

Если вам надоело старое пальто или протекающий унитаз, вы их замените. Уж я-то вас знаю. Вы их замените на что-то, что вам надоест ещё нескоро. А что делать мне? Мне, которому надоело просто всё, включая следы на снегу, проездные билеты, знаки препинания и ось абсцисс? Что вы можете посоветовать такому, как я, которому надоело любить, спать, пить, встречаться, говорить, молчать, скучать, радоваться, думать и знать все эти слова? Которому надоело смотреть и читать, надоело, что его не понимают, и еще больше, – что понимают. Которому заранее надоели все ваши советы, а в особенности надоело писать этот..

Ошибка.

К.Б.

Интуитивно, почти вслепую,
за каждым шагом, одну, другую,
я ставлю новую запятую,
пытая строчку.
Бескрайность мысли меня тревожит –
найти границы придется все же,
но атеиста душа не может
поверить в точку.

Повсюду слышу: «Ты это… do it!»
Но это мало меня волнует,
сейчас мне ветер в лопатки дует
и выпить тянет.
Как только стихнет нейронов пляска,
лицо укроет веселья маска,
и тонкой пленкой забвенья ряска
мой ум затянет.

Хожу кругами, хожу кругами,
в кармане мелочь звенит орлами, –
выносит месяц, блестя рогами,
меня за скобку.
Я наблюдаю за шрамом млечным
и, разминувшись с последним встречным,
плетусь обратно – пожаром вечным
наполнить стопку.

«Любовь» – простое по сути слово
пока не вскрыта его основа,
пока его не заставят снова
сорвать кавычки.
Пока довлеет над духом праздность,
пока за данность считают страстность...
Любви и страсти, я знаю, разность –
оплот привычки.

Мне, шутки ради тобою данной,
любовь явилась довольно странной –
непостоянной, но постоянной
как та, по Планку.
Я улыбаюсь, рыданий вместо,–
кто смел, тот занял (мое ли?) место,
и я, прекрасная моя Веста,
снижаю планку.

Пути открыты и неопасны,
но я не стану бродить напрасно, –
я путеводным Гигантам Красным
довольно верил.
Я расстоянья теперь превыше
их сокращенья ценю, и вижу,
что ты ошиблась, не отделивши
меня от плевел.

13 апреля 2008 года. 

Будем привыкать.

...И если это бред,
ночной мой бред, тогда - сожми виски.
Но тяжкий бред ночной непрерываем
будильником, грохочущим трамваем,
огромный город рвущим на куски...

Во-первых, мы привыкли. Во-первых, мы привыкли, а во-вторых есть более важные дела. Есть более важные дела, чем обращать внимание на то, где и как мы живем. Живем-то один раз, а стало быть, негоже расходовать время своей жизни на мелочи, отвлекаться от работы, друзей, семьи, любимых фильмов, театральных постановок и керамики. Чего настроение-то портить? Тем более себе.

Критически настроенный человек удивился бы такому выводу. Он сказал бы, что раз жизнь коротка, то нужно всеми силами стараться прожить ее достойно, интересно, красиво. Он бы возразил, что мелочи – это как раз то, из чего наша жизнь и состоит! Голый чем-то неуловимо отличается от одетого, а грязный от чистого. Да, все они люди, и, возможно, замечательные, но именно подробности делают одного притягательным, а другого уродом (я здесь на стороне голых и чистых, разумеется). Но к черту критически настроенных! Пошли они все в большую историческую задницу! Мы привыкли! И мы верим, что все будет хорошо!

Вышел сегодня в магазин и услышал у подъезда запах свежей масляной краски. Тут же возникло ощущение, что опасность рядом. Такое бывало со мной когда-то на тёмных бандитских окраинах Твери – идешь по слабо освещенной улице и прислушиваешься к шорохам в кустах – не выпрыгнет ли оттуда хитроватый оборванец с угрожающей просьбой «закурить», и не появится ли Вова Канадец со своей малолетней бандой, чтобы завладеть моим скудным скарбом? Короче, не успел я толком почувствовать угрозу, как она тут же оказалась реальной! Я пошёл на запах эмали и обнаружил, что цоколь моего дома выкрашен в чёрный цвет. Я не против черного цвета. Я, наоборот, за! Но какого же чёрта (чуть не написал «хуя») краску нужно наносить так размашисто и неаккуратно, чтобы забрызгать асфальт и стену дома? Почему нужно красить только ту часть цоколя, которая выходит на шоссе, по которому, видимо, и проезжают местные чиновники, а ту часть, что обращена ко мне, оставлять грязной и разрушающейся? Эти вопросы только кажутся риторическими, потому что я не нахожу на них ответа. На самом деле ответ есть. Ответ всегда есть.

Поймите меня правильно. Архитектуру нужно мыть и её же нужно время от времени красить. А людей нужно учить, лечить и защищать. Олимпийские огни должны гореть, трамваи должны ходить, а гамбургеры съедаться. Но это все просто слова. За этими словами ничего не стоит, потому что главный вопрос это не «что?» и «зачем?», а «как?» или «как именно?». Как именно нужно вырезать аппендицит? Как именно нужно учить детей? Как именно строить ракеты и конструировать факелы для олимпийского огня, чтобы спутники выходили на орбиту, а тринадцатилетние девочки больше не обгорали?! И, да, как именно нужно красить мой цоколь? А я скажу как. Аккуратно. На первых порах этого достаточно. То же самое и с аппендицитом. Аккуратно сделайте надрез и аккуратно извлеките аппендикс. Ну, чтобы шрам не был похож на сабельную рану, как теперь у моего друга Жени Пантюхова. Если аккуратно с пониманием собрать ракету, она полетит и без окропления «святой» водой. Если аккуратно собрать трамвай и проложить пути, то он не будет греметь, как ведро с металлическим ломом! А если аккуратно покрасить цоколь в черный цвет, то можно будет избежать массы страданий. Моих, к примеру.

Страдания разных людей по силе сравнит сложно. Есть люди, которые всегда найдут что-то хорошее даже в вонючем гетто, где им предначертано было родиться и умереть от туберкулеза. А есть люди, страдание которых связано с невозможностью прочесть книгу или выйти в море. Я утрирую, конечно, но идея ясна. Одним все «с гуся вода», а по другим все это едет, как паровой каток. Девочке, надеюсь аккуратно, вылечат её ожог, а вот мой цоколь ещё долгое время будет здесь. Прямо передо мной.

Разумеется, проблемы городского устройства в Москве моим цоколем вовсе не исчерпываются. Но именно цоколь меня сегодня доконал! Это как раз та деталь, та мелочь, на которую не обращают внимания ни прохожие, ни жильцы дома, ни тот человек с кистью, в руках которого была власть сделать своё дело аккуратно. Но он привык работать так. Он привык так работать, жители привыкли не замечать, а я привык страдать. Говорят, что к хорошему быстро привыкаешь, но это справедливо только тогда, когда это хорошее есть. Потому что в отсутствие хорошего люди с тем же успехом привыкают и к плохому. В идеале эта поговорка должна звучать так: «привыкаешь быстро». Вот мы и привыкли.

На улице катят лязгающие трамваи, мерцают светофоры, топают куда-то горожане с пакетами из Торгово-развлекательного центра «Семёновский», спокойными океанскими волнами лежит капковская плитка, погода хорошая. На углу дома номер шесть по Измайловскому шоссе стоит человек. Он уперся лбом в стену и вдыхает летучие испарения, распространяемые в воздухе высыхающей масляной краской. Его плечи гордо опущены, а кулаки бессильно сжаты. Сегодня ему плохо. Но он привыкнет. Уж я прослежу.

Просьба Поэта или Посвящение Пафосу

Все то, что сердце слоем пыли
укрыло – слезы растворили.
Все, что гудело и кричало,
ушло с причала.

Все то, что наболело, в строчку
упало, обнаружив точку.
Все, что спиною повернулось,
то не вернулось.

Что обещала жизнь потупив
глаза, до половины выпив
ее, я перестал надежде
вверять, как прежде.

И возомнив себя поэтом,
перед туманным силуэтом
твоим клонюсь, приемыш божий,
хотя похоже,

что ты из чувства сохраненья
себя от бед стихо-творенья
вселил в мою скупую веру,
свой образ в меру.

Но я пишу, а это значит –
На горизонте крест маячит,
и палачи уже у двери,
и я не верю

ни эйфории малых терций
ни тем, что квартируют в сердце,
ни той, что выпила одна
меня до дна.

И вот, примером вдохновленный,
иду на крест, и окрыленный
даю задуманным мученьям
твои значенья.

И я прошу: не будь капризней
чем прежде, и в грядущей жизни
определять меня постой
лишь на постой.

Ведь я уверен,– ты, подкидыш,
поэта отчиму не выдашь,
и верю – поднятых на крест
свинья не съест.

12 ОКТЯБРЯ 2008 Г.

С днем Архитектора!

Сто граммов водки в девять тридцать,

Для Автокада license key...

Не сразу строилась Столица!

Не сразу стало все окей!

Не сразу выстроился новый

прекрасный город на холмах

по схеме, утвержденной Вовой,

и утвердившейся в умах.

Сначала распилили смету,

потом решили строить вдруг...

Проекта (выяснилось) нету,

и начал размыкаться круг.

«А что? Нам нужен архитектор?»

«Пожалуй, нет. Скорее, тот,

кто сможет сделать нам проектор»

«Имеется в виду Проект?» – «Вот-вот!»

«А кто у нас, ну этот, архи..?»

«Посохин есть» – «Тот самый?» – «Нет».

«А он умеет делать арки?

И красить мрамор в желтый цвет?»

Увидишь, сколько здесь отстою,

и прошипишь сквозь зубы – блять...

Здесь пользу даже красотою

не научились заменять.

Чем дальше, тем верней, пожалуй,

здесь либо пан, либо пропан:

Москву спасет огонь пожаров

и только опосля – генплан.

Сегодня повод для кручины –

День Архитектора! Ура!

Спасибо богу, есть причина,

чтобы не делать ни хера. 

Собаке -- собачья жизнь.

Моего пса зовут Эйнштейном, но это как посмотреть. Так часто бывает. Родители с прицелом на будущее называют ребёнка каким-нибудь Леопольдом или Эрастом, а он всё равно вырастает Андрюхой и обходит консерваторию стороной по дороге в качалку! Вот и с Эйнштейном вышло так же.

Нет, я ничего не хочу сказать – пёс отличный. И красивый, и ласковый, и недорогой… вот только мозгов меньше, чем у кулька с дустом. Мне даже иногда кажется, что его зрительные нервы напрямую соединены со слуховыми и обонятельными, и всё это сразу воткнуто в позвоночник. Ну, то есть вообще без посредников.

На днях он спёр утку. Настоящую. Была охота, мой брат увидел птицу, вскинул ружье и выстрелил. Пока всё это происходило, Эйнштейн пищал и метался по лодке, как челнок старой швейной машинки. Когда же утка в плоском штопоре спикировала, наконец, в воду, он оттолкнулся лапами от борта, ушами от воздуха, пролетел немного над волнами и плюхнулся в Селигер как волосатое бревно с яйцами. Это он умеет.

И вот запеленговав цель, он плывёт к ней со скоростью дизельной подлодки, хватает её и, не меняя курса, чешет дальше! После, он вытаскивает утку на берег и скрывается с ней в лесу. При этом на команды не отзывается и голоса не подаёт. Короче, не Русский Охотничий Спаниель, а настоящая эгоистичная дрянь. Что он делал с дохлой уткой в лесу целый час, уверен, осталось загадкой даже для него самого. Ну не отпевал же он её там, в конце-то концов! Между тем на ужин снова пришлось есть осточертевший уже к концу лета шашлык.

Правда, с недавних пор Эйнштейн заделался рыбаком. Понятно – таким же точно, каким до этого охотником. Рыбу он ловит следующим образом. Сначала просто сидит рядом, смотрит на поплавок и чешет задней лапой морду с таким видом, как будто это я тут нарисовался со своей удочкой, а он всегда здесь был. Но как только я подсекаю, он чесаться перестаёт и напрягается, ибо знает – скоро его выход! И вот, когда пойманная рыба вот-вот должна коснуться моих пальцев, он прыгает, снимает её зубами с крючка и снова в лес! Знакомая схема, правда? Называется: «вот почему люди постоянно едят шашлык».

Эйнштейн не знает точно, кто его хозяин. То есть он догадывается, наверное, но к окончательному выводу пока не пришел. Инстинкты настойчиво внушали ему с детства, что хозяин у порядочной собаки должен быть один. А тут неясно – то ли в глазах двоится, то ли нас и вправду двое? Бежать к психотерапевту без хозяина стрёмно, а с хозяином затруднительно по причине всё той же неразберихи. Остаётся на все забить и просто жить счастливой собачьей жизнью, но только вот инстинкты не любят, когда на них «кладут» маленькие сбрендившие спаниели.

Был бы Эйнштейн чуть поумнее, решил бы, что ему повезло. Ведь у многих собак на одного хозяина меньше, чем требуется, а тут такое счастье! С одним можно ходить на рыбалку, с другим – на охоту! Жалко третьего нет, а то соседских коз давно уже пора проучить! В два раза больше игр, в два раза больше внимания, в два раза больше любви! Да, любить Эйнштейн умеет. Беда в том, что он не умеет считать.

Вот, думает он, идёт мой хозяин. У него хозяйский голос и хозяйский запах. Вот он подходит, гладит меня по голове, говорит что-то непонятное, но приятное. А вот снова идет мой хозяин. У него другой голос и другой запах, но это все тот же мой хозяин. Он подходит, гладит меня по голове, говорит мне какую-то гадость – «иди на место» или «фу». Таков уж мой хозяин. Он может по-разному пахнуть, звучать и находиться одновременно в двух разных местах, но хозяина не выбирают, а сердцу не прикажешь. Дай-ка я его на всякий случай лизну!

Проблемы начинаются, когда Эйнштейн решает, что хозяину грозит опасность, и его нужно защищать. А как защитить хозяина, который находиться в двух местах одновременно? Это сложно, но выполнимо, в принципе.

Так, если мы с братом долгое время находимся в одной комнате или, скажем, спим в палатке, Эйнштейн охраняет вход, от кошек, собак и родственников. Любое существо, решившее потревожить наш покой, не должно удивляться тому, что внезапно появившиеся на его теле раны обильно кровоточат. Предупреждали же – спаниель охотничий!

Если же кто-то из нас решит на время покинуть помещение, то обратной дороги уже не будет. Ибо Эйнштейн знает – хозяина нужно защищать ото всех, даже от него самого. Причем, кто именно вышел, а кто остался – не важно. Пёс самоотверженно будет охранять того, кто внутри. Ведь если ты внутри, значит не хочешь, чтобы тебя беспокоили. А если снаружи, так иди по своим делам и не угрожай хозяину своим присутствием!

Однажды мы с братом вылезли из палатки одновременно, но Эйнштейн не просёк, что хозяин вышел целиком, а не по кускам, как обычно. Шел дождь, гулять не хотелось, есть тоже, поэтому он предпочёл остаться и подремать ещё немного. Когда же мы решили вернуться, то обнаружили на пороге злобную собаку, с оскаленной пастью и напряжённой мускулатурой. Эйнштейн, приняв боевую стойку, рычал на нежданных гостей и одновременно приветливо вилял хвостом, радуясь встрече с хозяином! Я же говорю, считать он не умеет. Ему что одни, что два, что десять – все едино. А вдруг, думал он, в палатке остался еще хозяин, ну та из его частей, что жаждет покоя и защиты? Тем более, что пахнет внутри также, как и от этих долбоящеров, что стремятся пролезть внутрь. Короче, пришлось нам отправляться по своим делам. Эйнштейн скрылся в палатке, улёгся на спальники и гордо поднял голову, наслаждаясь чувством выполненного долга. Через полчаса, так и не поняв, видимо, чьи интересы он только что с честью отстоял, пёс вышел к нам под дождь и стал просительно заглядывать в глаза, мол, своё я отработал, а завтрак где?

Когда кто-то из нас уезжает, Эйнштейн не обращает на это никакого внимания. Ему даже не кажется, что уехала половина хозяина. Он не знает, что такое «половина». Хозяин уехал – хозяин остался. Второе полностью перекрывает первое, поэтому всё Ок. Но когда нам с братом приходится уехать вдвоём, оставив его на попечение родителей, тут все меняется. За несколько часов до нашего отъезда, Эйнштейн начинает грустить. Не знаю, кто ему об этом рассказывает, но он всегда знает – «сегодня я останусь один». Мама говорит, что после нашего отъезда он три-четыре дня занимается только тем, что ничего не есть, а сидит у ворот и смотрит на дорогу. Он разглядывает далёкие холмы, втягивает чёрным носом насыщенный запахами воздух и, прислушиваясь к звукам проезжающих автомобилей, думает : «пусть я всего лишь глупый пёс и умею считать только до одного, но пусть хозяин снова приедет и, обратившись ко мне по имени, скажет – «пошёл вон» или хотя бы «фу». И вообще, как он там один без меня? Ведь его же совершенно некому защитить, особенно от него самого».

Я что хочу сказать – имя не играет ни в судьбе, ни в поведении собаки никакой роли. Просто как вы лодку назовёте, так она и будет называться. Если же вы хотите для своей собаки великого будущего, то не тешьте себя надеждой, что такое имя, как, например, Белка, Стрелка или Лайка автоматически закинет её на орбиту и обеспечит место в Истории. Просто, когда в следующий раз будете залезать в капсулу космического корабля, возьмите свою Герду с собой. Вы будете гладить ей голову, а она охранять шлюз от нежданных гостей из космоса. И потом, мне всегда хотелось увидеть, как собака чешет морду задней лапой в невесомости и узнать, на что она будет выть, стоя на Луне. И поверьте, что бы ни случилось, собаке там будет хорошо. Ей всегда хорошо, когда рядом есть человек пахнущий, как хозяин, и способный знакомым с детства голосом произнести: «Хватит. Больше не дам».