МЫ ЕЩЁ ВЕРНЁМСЯ.

Рассказ.

Занавеска слабо качнулась под нажимом робкого рассветного ветерка, и Сергей понял, что уже не спит. Он всегда просыпался так, за пять - десять минут до будильника, на какое бы время тот ни был выставлен.

Новорожденные, робкие солнечные лучи, обогнув макушки далёких сосен, отразились от гладкой чёрной поверхности спящего озера, прошили тонкими иглами жёлтую тюль, заставив Сергея зажмуриться и с кряхтением перевернуться на другой бок. На спине Сергей лежать не мог. Сказывался профессиональный хронический недуг.

Перекатившись на сторону, и снова приоткрыв глаза, Сергей придвинулся к Алисе. Алиса, подумал он, милая Алиса. Вот ведь, как бывает. Ещё вчера мы были едва знакомы, а сегодня… Впрочем, сегодня всё это предстояло ещё как следует обдумать. Сергей осторожно подался вперёд, и поцеловал Алису в тонкую, покрытую белым пушком шею. Милая Алиса. Какое многообещающее имя… Алиса. Алиса. Алиса…

– Ммм… – Алиса потянулась, высвободив из под одеяла худое плечико. – Что, уже пора?

– Нет, нет. Ещё минут десять. Спи, милая.

– Милая. – Томно повторила Алиса и улыбнулась, плавно проваливаясь обратно в сон.

Сергей вышел на крыльцо, закрыл глаза и медленно с упоением втянул сырой утренний воздух. Пряный аромат недалёкого леса шёл рваными волнами, то полностью исчезая, то обрушиваясь с удвоенной силой, покрытая пушистым молодым инеем трава излучала свежий, колкий аромат скорой зимы. От спокойной воды вкусно тянуло прелым камышом. Удовлетворив обоняние, Сергей открыл глаза и по-хозяйски огляделся. Сюда, на это озеро, он приезжал довольно часто. Летом почти каждые выходные, зимой реже – раз в месяц на подлёдную рыбалку и новогодние праздники. За последние десять лет он так пристрастился к здешнему пейзажу, что незаметно для себя постепенно стал считать его своей тайной собственностью.

Далёких берегов видно не было. Только что народившийся ранний туман выкрал лучшую часть картины, оставив зыбкое белое пятно там, где полагалось быть открытой воде с четырьмя братьями-островами. Впрочем, не было видно и их вероятного прародителя – острова Долгого, растянувшегося во всю ширь просторного плёса. Небольшая полянка, с трудом втиснутая между домом и урезом воды, кособокая столетняя ветла в четыре охвата, да уголья сгоревшей ещё в прошлом году бани, – вот и всё, что смог увидеть Сергей. Крутой берег обрывался в молочное ничто, поглотившее и прибрежные растения, и озеро, и неглубокое белёсое небо.

– Wake up, Neo. Welcome to the real world!  – Вадим появился неожиданно за спиной Сергея, как всегда весёлый и беззаботный. – Хорош дрочить на пейзаж! Пойдём лучше яишенку забабахаем.

– Ты давай, займись завтраком, привет, – Сергей обернулся к Вадиму и шутливо толкнул друга кулаком в плечо, – а я пока с мусором разберусь. Здесь оставлять нельзя. Я хозяевам обещал.

Алиса появилась на летней кухне уже вместе с Мариной, когда ребята доканчивали свою часть яичницы. Волосы у обеих девушек были мокрыми после душа.

– Вы это что это? – Вадим разыграл обиду. – Вдвоём плескались, а меня не позвали?

– Дубина ты. – Полноватая Марина уселась за стол и потянулась за сковородкой – По очереди, Вадя, по очереди. Раскатал губу!

– Положишь мне? – Алиса присела рядом с Сергеем.

– Положу. – Марина успела уже набить рот. – А ты чайник поставь пока.

Поели быстро и молча. Нужно было собираться. Времени оставалось совсем немного. Марина принялась мыть посуду, а Вадим с Сергеем отправились переодеваться в цивильное. Алиса, уже облачённая в рабочую одежду, спустилась к берегу, чтобы напоследок надышаться исходящим от озера покоем.

Туман теперь принялся редеть, убегая с воды к небу витиеватыми протуберанцами. Вдалеке показалась тёмная полоска берега, ощетинившегося пиками густого ельника. Мерно и неторопливо застучал дятел. Где-то справа, за косой, глухо громыхнули брошенные в лодку вёсла – кто-то выходил рыбалить. Подул слабый ветерок, колыхнулись сухие стебли рогоза, по гладкой чёрной воде пошли мелкие извилистые морщины.

– Красиво, правда? – Сергей незамеченным подошёл к Алисе со спины и приобнял за плечи. Он уже был одет как следует – лакированные туфли, синий костюм-тройка, длинное пальто, кружевной платок вместо банального галстука, очки-хамелеоны в тонкой титановой оправе. – Каждый раз думаю, вот зачем отсюда уезжать? Почему мы всё время должны это делать? Почему нельзя просто остаться здесь? Ведь понятно, что там – Сергей указал за спину – лучше не будет.

– Там работа. – Алиса вздохнула, выпустив невесомое облачко пара. – Профессия, амбиции. А здесь что? То есть я согласна, конечно. Просто чтобы время от времени жить здесь, нужно большую часть времени жить там. – Алиса кивнула в сторону. – Так всё устроено. За жизнь в раю приходится платить...

– ... Работой в аду?

– Хм.

– Просто я не понимаю, почему мы, я имею в виду человечество в широком смысле, ушли отсюда? – Сергей прищурился, подняв лицо к тусклому солнцу. – Почему мы отказались от всего этого реликтового благополучия? Ради чего? Ради бизнес-ланчей? Ради мега-моллов? Ради машино-мест, фаст-фуда, кинотеатров, пресс-релизов, антикафе, барбер-шопов, бутик-отелей и жопо-часов? Или, может быть, ради спец-предложений по мед-страховке, которая, кстати, многим из нас не потребовалась бы вовсе, живи мы по-прежнему здесь…

– Смешно. – Алиса подалась назад, прижимаясь к Сергею. – Ты иногда такой ещё мальчишка. Мне это нравится.

– Нет, ну правда! – Сергей слегка отстранился. – Почему?

– Ты правда считаешь, что смог бы здесь жить?

– А почему нет? Вон Коля же живёт.

– Кто?

– Коля. Рыбак. – Сергей слегка повернул Алису вправо так, чтобы она увидела долгую деревянную лодку, медленно прорезающую редкие островки осоки. Невысокий Коля, которому было то ли сорок, то ли шестьдесят, меланхолично двигал вёслами, время от времени табаня, чтобы проложить сложный курс между затерянными в низком тумане зыбунами.

– Наверное, он очень счастливый человек. – Алиса снова вздохнула.

– Не уверен. – Сергей хмыкнул. – Но мы могли бы быть счастливы. Я даже думаю, что…

– Алиска! – Резкий голос Марины расколол тонкий воздух на множество мелких острых черепков. – Беда!

– Что случилось? – Алиса высвободилась из объятий Сергея и резко повернулась. Было видно, что она не на шутку встревожилась.

– Я свои шлейки не могу найти! – Марина обречённо развела руками и бессмысленно переступила с ноги на ногу. – Пиздец мне, похоже. Я их у Рубена забыла!

– Вот блин, напугала! – Алиса мелодично засмеялась. – Дура. У меня твои шлейки. Ты же мне их и всучила на сохранение. Пить тебе меньше надо, вот что. Ты, вообще-то, готова?

Выдвинулись вчетвером, хотя Вадиму было не к спеху – сегодня он шёл во вторую смену, но решил прогуляться до перекрёстка вместе со всеми, чтобы, как он сам выразился, не быть рыжим. Шли мимо ивовых зарослей, через жёлтые осенние поля, по пыльной грунтовке, уверенно чеканя шаг – мальчики в синих костюмах и серых пальто, девочки в оранжевых комбезах с перекинутыми через плечи шлейками. Всю дорогу Сергей держал Алису за руку, с болезненной нежностью сжимая её тонкую белую ладонь. Алиса молчала, и лишь время от времени украдкой поглядывала на Сергея, чему-то таинственно улыбаясь.

– Сходим куда-нибудь вечером? – Сергей немного усилил рукопожатие.

– Конечно. – Обрадовалась Алиса. – ты только позвони, я могу поздно освободиться. По понедельникам у нас с пересменками жопа.  

– Ладно. Так и сделаем. – Друзья вышли на перекрёсток, и остановились. Сергей притянул Алису к себе и крепко поцеловал сначала в губы, а потом в лоб. – Ладно, иди, впрягайся. Машину вон уже подогнали.

– Да, пора. – Алиса улыбнулась и неожиданно широко зевнула. – Только вот спать хочется… да с тобой же разве уснёшь?

– Серж, пока! – Вадим влез между влюблёнными, выставив перед собой широкую ладонь. – Девчонок я беру на себя, а ты держи краба!

На обочине ждала машина. Она была довольно старая, но пока ещё живая. Нижняя её часть сильно прогнила, и кое-где уже виднелись шестерни трансмиссии, однако лонжероны, кузов и кокпиты по-прежнему находились в приличном состоянии. Силовой агрегат был снят ещё в советское время, и теперь машина приводилась в движение десятком коренных москвичей и тридцатью пристяжными.

Сергей подождал, пока девчонки влезут под облучок, проследил, чтобы Вадим, всё ещё увлечённый жидким флиртом с Мариной, не забыл как следует закрепить вожжи, продуть втулки и наладить шоры, и только, когда всё было, наконец, готово, Сергей оглянулся и невольно вздохнул, прощаясь и с этой уютно петляющей между холмами пыльной дорогой, и с ивняком, уже тронутым октябрьскими красками, и с пронзительно ясным утренним небом, и с туманом, и с сырым запахом осенних лугов, и с этим удивительным уик-эндом, подарившим ему милую Алису; пнул носком ботинка ни в чём не повинный камень, резко повернулся на каблуках и решительно зашагал к машине.

В этот ранний час дорога была забита почти до полного отказа. Механизмы дымя шли непрерывным караваном, только благодаря невероятному мастерству водителей не налетая друг на друга. Слышались переговоры гужевых, приглушённые гудки клаксонов, урчание дизелей, свист турбин и сопение перепускных клапанов. Сергей подошёл к борту, и недолго думая вцепился обеими руками в промасленный поручень, запоздало припомнив, что забыл надеть перчатки. Ладони прилипли к сальному чёрному металлу. Сергей отлепил правую руку, чтобы оценить ущерб. Придётся мыть ацетоном, или терпеть до вечерней химобработки. Первое было чревато опозданием, второе – неудобствами. Сергей беззлобно матюгнулся, снова обхватил поручень и стал уверенными рывками подниматься по бортовой лестнице наверх, к боковому люку, стараясь не запачкать пальто и туфли. Оказавшись же, наконец, на пятнадцатиметровой высоте, он снова оглянулся, снова шумно вздохнул, и нырнул в услужливо раскрывшийся перед ним чёрный провал.

В тридцать шестой кабине было уже немного жарковато. Менеджер по просьбам трудящихся, которого все здесь звали просто Петровичем, мирно дремал, положив голову на главную консоль. Сергей укоризненно покосился в его сторону, но беспокоить старика не решился. Кто знает, что его самого будет ожидать на пенсии. Уснул, и уснул. И будет с него.

Сергей подошёл к своему рабочему месту, и саркастически (направляя иронию исключительно в свой адрес) присвистнул, взглянув на раскалённое почти до бела кресло. Да, нужно было поторапливаться, а не любоваться пейзажем. Вот и результат. Теперь за эту романтическую задержку придётся буквально отвечать собственной жопой. Хорошо ещё, что крепкое стальное кресло пока держало форму. А то ведь бывали случаи. Говорили (и в это было не так уж сложно поверить), что за расплавленное сиденье увольняли мгновенно, и с чёрной рекомендацией. Ни работы, ни пособия, ни, конечно, милой Алисы. Поэтому Сергей в полсекунды скинул пиджак, спустил брюки, задрал рубашку и без лишних раздумий с размаху плюхнулся в пышущее нестерпимым жаром кресло. Утро всегда проходило примерно одинаково – это было самое скверное время в работе. Послышалось характерное шипение, запахло горелым. Сергей поморщился, помахал перед носом ладонью, но это не помогло. Привычно подступила тошнота, и заломило поясницу. Тогда Сергей приоткрыл форточку и попытался отвлечься, вглядываясь в зеркало заднего вида. Машина уже тронулась, медленно встраиваясь в поток. Видимо, девочки начали, наконец, просыпаться. Тяга росла, и транспорт уверенно набирал ход, слегка подпрыгивая на неровностях. Сергей увидел, как из задней цистерны, через неплотно задраенную крышку на асфальт выплёскивается жидкая дрянь. Вот ведь бляди, подумал Сергей, с каждой декадой дрянь становится всё жиже, а никто и ухом не ведёт. Дрянь жижеет, клиенты жалуются, а прибыли растут. Маркетинг называется. Так и живём.

Кресло начало потихоньку остывать, и Сергей крякнул от облегчения. Так быстро сиденье охлаждалось не под всяким. Всё-таки талант не пропьёшь! Не зря оно всё. Ох, не зря! Сергей включил компьютер и запустил Excel, постепенно укладывая мысли в привычное деловое русло. Надо будет милую Алису, конечно, оттуда вызволять. Не женская это работа, тянуть лямку. Не женская. Устроюсь на дизель, и для неё место выхлопочу. Всю жопу сожгу, а сделаю. Надо будет на корпоративе выступить? Выступлю! Проявить активность? Проявлю! Ведущим, может быть, на укулеле там, чего-нибудь…

Машина между тем взобралась на эстакаду, и легла в долгий правый поворот, чтобы вырулить на магистраль. Сергей отвлёкся от размышлений, увидев в окне стыдливо прикрытые прозрачным туманом холмы. Над островом, едва отражаясь в мутном зеркале ещё спокойного в этот час плёса, окончательно утвердилось освежающе-холодное осеннее солнце. Далёкий лес вспыхнул золотом. Одинокая лодка вышла на середину заводи, мягко рисуя вёслами небольшие, расходящиеся клином водовороты. В близком поле, из чёрного веера ивовых зарослей, сорвалась многочисленная стайка бекасов. Пахнуло прелой листвой и хвоей.

– Да, – Сергей утёр неожиданную слезу, и приблизил лицо к окну, – мы сюда ещё вернёмся. – Пообещал он кому-то невидимому и неведомому. – Обязательно вернёмся!

– Что? – Внезапно подал голос некстати проснувшийся Петрович.

– Ничего, блять. – С неожиданной для самого себя злостью реагировал Сергей, и демонстративно потянулся за тюбиком с уже не раз выручавшей его вазелиновой мазью.

Нененависть

Вот о чём этот фильм, товарищи? А я вам скажу. “О чём этот фильм?” – последний вопрос, который мне хочется задать Звягинцеву вкупе со всей общественностью, населяющей Млечный Путь. Зачем? Для кого? Что хотел сказать? Сколько стоит? Как дела? На свете существует бесконечное множество вопросов, и ни один из них не предвосхищает заложенных в “Нелюбовь” ответов. А если же вопросы всё-таки возникают, то лишь к себе самому. К себе самому, как к зрителю, человеку, “испытателю боли”.

Сюжет по примитивности может конкурировать с “Графом Монте Кристо”. У Дюма молодой человек несправедливо попадает в тюрьму, сбегает, богатеет, успешно мстит. Здесь же двое разводятся. Скандалят, говорят во гневе страшные вещи о собственном сыне, который подслушивает. Мальчику двенадцать лет, и он решает сбежать из дома. Его никогда не находят. Это всё. Титры.

Героев много, и ни в ком из них нет ненависти, хотя ссоры бесконечны. Ненависть слишком чистое, искреннее чувство, чтобы его могли испытать люди, необученные любить. Нелюбовь – это единственный мотив их жизни. Здесь всё измеряется этапами этой всеобщей нелюбви ко всему. Нелюбовь к родителям, работе, супругам, детям, любовникам, к себе... Нелюбовь – естественная часть атмосферы, незаметный угарный газ, медленный яд, который привычно вдыхается и не столько уже отравляет, сколько просто клонит в сон. Жизнь противоречива, но банальна, отношения эмоциональны, но бесхитростны, люди обаятельны, искренни, скучны и беспросветно слепы. Души героев – порожняя тара из-под любви, которую из этой тары незаметно слили, и тайком заменили нелюбовью – составом похожим на прототип по цвету и плотности, но с совершенно иными химическими свойствами. И хотя пустота оказалась заполнена, инстинкт продолжает толкать героев на поиски того, чему они давно забыли название, и что никогда не смогут впитать, поскольку места в душе для этого уже не осталось.

Поиски пропавшего мальчика – отдельный жанр. В какой-то момент классическая семейная драма внезапно оборачивается не менее классическим детективом, совершенно в духе одного из романов Набоковского Себастьяна Найта. Координатор поискового отряда (подобного “Лиза Алерт”) перевоплощённый Джон Маклейн. Здесь уже нет места рефлексиям, здесь вступают профессионалы. Фильм вдруг приобретает совершенно новую энергетику, императив, сообщает иные ожидания. Главные герои уходят на второй план, а их место занимают крутые парни, которые теперь берутся за дело, и дело своё знают. Партия ведётся напряжённо и лихо, она выстраивается по всем канонам жанра, ускоряется, переходит в эндшпиль, и… оказывается, что развязки не будет. Всё уже случилось, причём, случилось задолго до того, как начался фильм. Просто люди не любят, и эта их нелюбовь совершенно безотносительна. Она, конечно, проявляется через конкретных людей, но сама по себе от их существования не зависит. Нелюбовь – основа этого мира, и именно на ней покоятся все его “киты”. А если такое положение лично тебе не нравится – исчезни. В таком мире это несложно, что и доказывает мальчик Алёша, убегающий от переполненных нелюбовью родителей. У того же Набокова, в “Приглашении на казнь” для Цинцината Ц. единственным выходом из мира пошлости и фашистского единомыслия оказывается уход из жизни. Для Алёши путь к любви – уход из кадра. Понятно, что трагедия произошла. Но когда именно, и в чём она на самом деле заключается. И это не вопрос.

Закругляюсь. Несмотря на тяжёлый сюжет, мрачность которого здорово осветлена великолепным юмором, после фильма хочется жить. Как? Чёрт его знает. Механизм узнавания работает великолепно. Пошлость и та самая нелюбовь, присутствующие в жизни каждого человека, обнаруживают себя в первых кадрах. Сначала зритель узнаёт себя, а потом ещё полтора часа хочет проснуться. Кошмар вливается в сознание медленно, как густой липкий кисель в стакан, норовящий вот-вот достигнуть края и перевалиться через. Открытый финал приносит внезапное облегчение. Сон закончен и можно жить. Можно выйти из зала и тут же обнять первого понравившегося человека. А лучше признаться, наконец, к кому-то в любви. К кому-то, кто давно уже этого ждёт или, напротив, совершенно не подозревает о. Впрочем,  дело, конечно, не в признаниях, а в той самой пустоте, заполнить которую может всё что угодно, а должно лишь одно. Так что будьте внимательны, друзья. Храните свою душевную пустоту столько, сколько этого от вас потребует жизнь, и не заполняйте её ничем, кроме любви, какое бы значение вы не придавали этому порядком засаленному слову.

Смотрите фильм, и радуйтесь жизни!

Тёма.

Не без названия.

Склонившийся над мусорным ведром,
и лузгая остервенело семки,
я думаю о родине своей.
О чём поёт вечерний соловей?
Что шепчет ветер в кронах тополей?
К чему роняют кровли деревеньки?
Зачем мы притворяемся скотом,
всему причиной что, и что потом?
И сколько будет стоить суп с котом,
когда закончатся непропитые деньги?
Ответов я не нахожу, of course,
но сверх других всего один вопрос
мне мозг пронзает лише пули.
Мне хочется спросить у Бо
глядя с надеждой на небо:
хоть верю, -- победит добро, 
но -- доживу ли?

Рыбный обоз как локомотив современного образования.

О российской системе архитектурного образования писать, по-хорошему, нечего. К образованию она отношение имеет опосредованное, да и на систему не очень-то похожа, – так что непонятно, о чём идёт речь; уж лучше мы о ней не будем больше говорить, – написал бы Хармс, и совершенно справедливо пошёл бы в магазин за махоркой.

Если немного подумать, то кажется не таким уж странным, что сегодня вся так называемая система высшего профессионального образования способствует его получению в той же мере, в которой рыбный обоз способствовал когда-то алхимическому превращению Михайло Ломоносова в учёного с мировым именем. Должны же и у нас быть традиции, в конце-то концов! Вот они и есть. Хочешь учиться? Ну, как знаешь. Бог тебе судья. Мы тебя предупреждали. Зазубрил бы пару строк про тектонику, архитрав и мостик холода, перерисовал бы из методички мусоросжигательный завод или театр, раскрасил бы в модные цвета, и делов! Иди, заказывай чёрные визитки с гордой надписью «архитектор», а если совсем крут, то и «architect». По завету Богдана Титомира, пипл всё равно схавает весь тот псевдоисторический квазиархитектурный мусор, коим будет забита твоя память, и который ты выдашь за собственный авторский взгляд, хотя и собственного, и авторского в нём будет лишь выбор между «Revit» и «Archicad», с большей вероятностью, в пользу последнего.  А хочешь учиться, как ты выражаешься, по-настоящему, так кто же тебя остановит? Не желаешь в наш поезд (в котором уже сидит вся страна), прыгай в рыбный обоз. Один раз это уже сработало, потом ещё раз сто, – сработает и ещё тысячу. Примеры и сегодня есть.

Честно говоря, столько уже сказано про российский кризис образования, что добавить можно только что-то матерно. И вообще, надоело всё критиковать и над всем иронизировать, – толку всё одно – ноль. Ещё больше портится настроение, пустеют полки Ароматного Мира, гастроэнтерологам приходится работать сверхурочно, да молодеет инфаркт. И потом, ведь должно же быть во всём этом что-то хорошее? Что-то, за что можно зацепиться, на что опереться, и от чего оттолкнуться? Должно быть. И оно есть.

Во-первых, конечно, частные архитектурные учебные заведения. МАРШ (Московская Архитектурная Школа) – первое из них, но, надеюсь, в ближайшее время и у Евгения Асса появятся сильные конкуренты. Возникновение подобных школ неизбежно, и именно за это можно поблагодарить весь тот шизофренический бардак, царящий в умах новых функционеров – от министров до рядовых заведующих кафедрами, сплочённых идеями... тут моя мысль обрывается, так-как за их деятельностью, похоже, никакая идея не стоит вообще.  Таким образом, частные независимые учебные заведения – это единственный путь к развитию образования в современной России.  Они не подвержены инерции советских неповоротливых монстров, и способны воспитывать профессионалов, востребованных на постоянно меняющемся рынке. В архитектурном мире это явление новое, а оттого ещё более значительное.

Во-вторых, сам феномен «рыбного обоза» – является мощным фильтром, сквозь который проходят лишь самые одарённые, целеустремлённые и значимые для культуры личности. Многие современные педагоги (и совсем не только архитекторы) жалуются на пассивность и незаинтересованность студентов. Отсюда заблуждение, что современная молодёжь безнадёжно узколоба и равнодушна к знаниям, к себе, к миру и ко всему разумному и вечному. Однако, это не так. Дело в том, что у нас отсутствует именно СИСТЕМА профессионального отбора и репутации. Любой, кто попадает в зависимость от образовательной структуры, очень быстро понимает, а если и не понимает, то начинает чувствовать всю её лживость и несостоятельность. Вступительные экзамены не выполняют роль фильтра, а носят, подобно ЕГЭ, формальный характер; преподаваемые дисциплины не связаны между собой и столь же формальны; а дипломные задачи определяются количественными показателями (в случае архитекторов – квадратными метрами бумаги, испачканной чертежами и фотожабами) без какой-либо попытки разобраться в сути рассматриваемой проблемы, если таковая вообще наличествует. Преподаватели продолжают нести имперский бред про исключительные особенности нашего климата и, как следствие, невозможность реализации тех или иных идей; предлагают вновь и вновь проектировать обанкротившиеся в прошлом веке Лучезарные Города Будущего и распространяют учение, что жизнь назначается сверху, а вовсе не произрастает из контекста, хотя Чарльз Дарвин доказал обратное сто пятьдесят семь лет назад.

Разумеется, молодые мальчики и девочки, привыкшие к открытым обсуждениям любой проблематики в соцсетях и знающие, что Мир распахнут и легкодоступен, очень быстро соображают прикинуться шлангами, ведь всё, что им может дать оплаченное родителями обучение – это сложенную пополам синюю картонку с никому не интересными цифрами. Образовательной системы не существует, и не студенты должны её придумывать. Поэтому они стараются соприкасаться с ВУЗом как можно меньше. Однако специалисты откуда-то появляются.  Один мой хороший знакомый (тёзка Ломоносова), получавший образование в МГТУ имени Баумана как инженер-гидравлик, не смог тогда изобразить по моей просьбе схему работы автомобильного амортизатора. А сейчас он получил грант в США на собственную разработку в сфере информационных технологий. То есть стал высококлассным специалистом. Неожиданно для всех. И это не единичный случай. Просто в России образование и профессия – это не совсем связанные вещи, также как, например, заработок и доход. Говорят, что наши студенты безынициативны, но и это не так. Напротив, чтобы достичь высокого профессионального уровня, им приходится проявлять запредельную инициативу, ведь им совершенно не на что рассчитывать, кроме себя самих. Именно так и появляются сегодня молодые талантливые урбанисты, социологи, программисты, генетики, архитекторы, нейрохирурги и все остальные. Подвиг Михайло стал частью культурного кода, частью нашей ментальности. Он постоянно реализуется через всех нас и вопреки всему, аминь.

И третье. Все мы заблуждаемся, если считаем, что название ВУЗа тесно связано с получаемым в нём образованием. Это старая советская традиция – маскировать реальную деятельность института сложной и ложной аббревиатурой, чтобы запутать самонадеянного врага. Ведь известно, что из МАИ всегда выходили КВНщики, из МАрхИ музыканты и режиссёры, из ЛГУ президенты, а из, скажем, института инженеров морского флота – Жванецкий. Классическое советское образование (в большей степени гуманитарное, но не только) сродни царско-сельскому лицею или институту благородных девиц. Здесь вы можете получить самое широкое представление об окружающем вас мире, вызубрить Канта, научиться танцевать Сальсу и правильно произносить, скажем, «брелоки, валеты, крэм» или «наверьх». Плюс, конечно, диплом, дающий уникальную возможность идти на все четыре стороны. Разумеется, людей, проходящих обучение много, поэтому не удивительно, что кто-то из них становится ровно тем специалистом, на которого учился. Но это не является обязательным. Наши институты не просто так отказываются от репутационной ответственности за своих выпускников, ведь нельзя же измерить рейтинг того же РУДН по цифрам на палочках, которые поднимают Эрнст, Гусман, Якубович и Верник, под одобрительную улыбку Маслякова. Не измеряются так рейтинги. Спросите хотя бы в Массачусетском технологическом, чего далеко ходить.

И вот тут я должен сказать отдельное спасибо МАрхИ за то, что эта академия стала значимой частью моей жизни на девятнадцать лет. Сначала я семь лет с удовольствием в ней учился (не уверен, что знаю, чему), а потом с не меньшим удовольствием двенадцать лет в ней преподавал (не уверен, что понимаю зачем). Поясню. Учиться в МАрхИ – это всё равно, что попасть на Кэмероновскую Пандору в должности Джека Салли. То есть увидеть иной мир, приобрести буквально другой взгляд, найти свою Найтири, и стать, наконец, Турук Макто. Я не преувеличиваю. Это действительно было сказочно, и архитектура  здесь не при чём. Но, как любил говаривать упомянутый выше Джек, рано или поздно приходит пора проснуться.

В общем, когда подошло время диплома, я уже точно знал, как обмануть ГАК. Делать ставку на проект я не мог, так-как из отведённого на проектирование года у меня на тот момент оставалось лишь два месяца, Pentium III, Rаdeon 7500, 128 mb RAM, ламповый монитор в 15 дюймов и идея туристического комплекса в Антарктиде. Я сделал ставку на идиотизм. Мне апплодировали стоя. Шалость удалась, а положительные отзывы свидетельствовали о полной профессиональной непригодности членов государственной аттестационной комиссии. Из возможных десяти баллов я получил девять и сложенную пополам синюю картонку с неинтересными цифрами. Моя гипотеза о несостоятельности системы высшего архитектурного образования полностью подтвердилась, и я решил всё исправить.

Так  в 2004 году я стал преподавателем курса “архитектурное проектирование”. Сначала год работал бесплатно на подхвате у разных профессоров, потом стал так называемым почасовиком, а на пике учительской карьеры штатным сотрудником кафедры в звании старшего преподавателя.   Мы (а Оскар Мамлеев, будучи завкафедрой, собрал вокруг себя множество единомышленников) творили чудеса. Нам было дано совершать немыслимые доселе деяния, такие как, например, разработка нового учебного задания, которое ещё ни разу (ни разу, Карл!) никем не выполнялось. Мы писали программы, которые заставляли студентов заниматься исследованиями, учили ставить сложные задачи и находить неожиданные для нас самих решения. Мы предприняли невероятную для МАрхИ попытку уйти от аналогового проектирования, задача которого сводится к копированию любого сооружения из архитектурного журнала с косметической подгонкой под функционал и нормы. Мы, с присущей нам наглостью и непосредственностью пытались убедить руководство института и все имеющиеся в нём комиссии, что в основе любого архитектурного решения лежит глубокий научный поиск, а не набор перечисленных в методичке параметров. Нас послушали, с нами поспорили, к нам присмотрелись по-внимательней, и уволили. Человек пятнадцать по-моему. В шахматах эта комбинация назывется «Чапаевец». Оказалось, вполне рабочий вариант.

Меня лишили штатной должности, предложили, как того требует закон РФ, место дворника или кастеляна общежития на выбор, но потом передумали и оставили преподавателем на вечернем факультете.

И вот тут я понял простую вещь. Бывает, скажем, пилот Формулы 1, а бывает таксист. Оба, как бы водители, оба, как бы связаны с автомобилями, но. Вот ровно такая же пропасть отделяет преподавателя архитектурного проектирования от преподавателя архитектурного проектирования МАрхИ. Да и вообще, любого Учителя от любого пелевинского сомелье (см. СНАФ).

Конечно, и сегодня в Московском Архитектурном вы можете найти хороших педагогов. Они есть. Но они вынуждены замыкаться в узких границах собственных мастерских, прекращать всяческий профессиональный диалог с самим институтом, а значит, лишать себя той самой  образовательной площадки, которую, по идее, и должна представлять Государственная Архитектурная Академия. То есть образовательной системы нет, а МАрхИ есть. И что-то подсказывает мне, что сегодня в России так устроено большинство государственных ВУЗов. В них работают, и из них выходят замечательные профессионалы. Только делают они это не благодаря образовательной системе, а вопреки её отсутствию. Поэтому и работают не по специальности, а если вдруг неожиданно начинают, то хоть святых выноси. В общем, как и что менять, это вопрос открытый. Требуется кардинальная реформа образования и не только, разумеется, высшего. Она может проходить так или иначе, но одно можно утверждать совершенно точно – на рыбном обозе в будущее не пускают.

А ведь так хотел написать хоть что-то хорошее. Но, видимо, в другой раз и на другую тему. Пока!

ЗАВТРА УТРОМ

А.Б.

Завтра утром, как только опустится пресс,
и рассудок сомнётся под натиском жизни в лепёшку,
я вернусь неизбежно в себя, как матрёшка в пустую матрёшку,
без сознанья, дыханья, чего-либо без.

Ты сказала «прощай». Я долго смотрел тебе вслед.
Эта песня не стала, конечно, новинкой сезона.
Я смешон, как влюблённый старик,
как парик
на макушке Кобзона.
Впрочем, скоро рассвет.

Завтра утром, не помня ещё ничего,
силуэт разгляжу в душевой, и услышав твой запах,
я усядусь за стол, на двоих приготовивши завтрак,
когда память затянет мне горло тугой бечевой.
Я успею, наверно, заметить, как падает тьма,
как пространство становится раз навсегда безвоздушным,
как срывается сердце, меняясь местами с подбрюшьем,
как кончается мыслей моих кутерьма.

Пусть всё кончится так, но, однако, какого рожна!
В новой жизни (чем эта, не менее скотской и тленной),
я потребую только тебя у глухой и безмолвной Вселенной.
Жаль, она, как и ты, ничего никому не должна.