Квартирный невопрос ваще.

На фото я. Лично.

Первые двенадцать лет своей единственной и едва ли повторимой жизни я потратил на то, чтобы прийти к выводу о необходимости иметь собственное жильё. И тогда я украл доски. И гвозди. Совсем немного – так чтобы просто посмотреть, что будет. Получился домик на дереве и рассерженный дед. Это были его доски. И гвозди. Такая вот нехитрая алхимия.

Досок было мало, а гвоздей намного больше. Поэтому домик, после окончания строительства, напоминал какого-то троянского ежа.  Из него во все стороны торчали стальные шипы, а внутри сидели люди. Это были я с друзьями, и мы играли в карты. Нам было хорошо. Плохо было только пугливым воронам, –  им пришлось искать себе другое дерево.

Потом, спустя годы, у меня появилась комната в общежитии. То есть не комната, конечно, а верхняя часть койки – полка, как в поезде. Здесь уже обошлось без гвоздей, хотя определённое напряжение всё равно сохранилось – там внизу под дымными облаками на уровне нижних полок жили калмыки. В свободное от учёбы время, а оно у них было, калмыки курили гашиш, занимались сексом с дебелыми девками и воровали CD-плейеры у посетителей столичных рынков. Так друзья степей потихоньку завоёбывали Москву. Но я был счастлив. У меня появился свой дом. Ненадолго, правда.

Поверхность, на которой я спал, находилась так близко к потолку, что с утра я чаще всего просыпался от удара головой о железобетонную балку, при попытке взглянуть на часы. Дом, милый дом. От калмыков я, с согласия коменданта, сбежал к человеку, называвшему себя Ёган, и сразу стало ещё лучше. Калмыки, видимо, не простили мне измены и выбили нашу с Ёганом дверь своими смуглыми безволосыми закованными в броню ногами, подкрепляя это действие уверениями, что они хотят просто поговорить. В итоге, говорили мы через шкаф, которым пришлось на время загородить дверной проём.

После этого меня переселили в новую комнату, и я стал жить с Никульшиным. Это было почти счастьем, если бы не наш сосед по блоку – Славик с Владика (на русский это можно перевести как – Вячеслав из Владикавказа). Он был помешан на чистоте помещений, ног и чужих помыслов. У нас с ним были общий туалет и ванна. Он просил нас пИсать сидя, чтобы не брызгать, и чтобы блять никакого врот суки шума. С шумом мы худо-бедно пару раз справились, а вот насчёт второго условия, – мы так и не поняли, как сам Славик, при его-то габаритах, без посторонней помощи садится на раковину. Потом он привёз из Владика свою затюканную жену с такой низкой самооценкой, что даже худосочные общажные мыши в первый же день стали её презирать и съели, надо думать, весь запасённый Славиком стиральный порошок и мыло.

Когда мне вручили диплом архитектора и выгнали из общежития, я стал жить в офисе. Это было удобно, но не очень. В течение двух месяцев мы с братом ночевали под столом на мягком надувном матрасе. К утру матрас выдыхал весь воздух, и мы просыпались, с достаточно твёрдым намерением найти себе другое жильё. Плюс ко всему, жить на работе – это всё равно, что пѝсать сидя. С одной стороны – вполне рационально, а с другой – хочется всё-таки чувствовать себя человеком. Мужчиной, наконец.

Мы сняли квартиру. Это было непросто, но мы-таки достали. Двухкомнатная халупа находилась на первом этаже хрущёвки в ста четырёх шагах от дверей вагона  метро станции Пионерская. Каждый день в пять-тридцать утра к открытому всем ветрам перрону аккуратно подходил первый состав. «Осторожно, двери закрываются» – произносил какой-то мужчина, таким образом как бы дёргая за кольцо некоего парашюта, с которым мне снова предстояло десантироваться в реальность, – «Следующая станция Филёвский Парк».

Довольно часто я просыпался ночью уверенный, что мою комнату выбрали местом сведения счётов какие-то гопники. Кто-то кого-то жёстко строил, а я никак не мог понять кто и кого.  В панике я начинал оглядываться по сторонам, нащупывая под подушкой рукоять пистолета, пока не вспоминал, где я нахожусь и что из себя на самом деле представляю. В конце концов, очередная разборка под моим окном неизбежно переваливала через эндшпиль, и я снова засыпал под успокаивающее журчание молодецких струй. У аборигенов было не принято делать это сидя.

В нашей квартире имелся мягкий пол. Его плотность и упругость были таковы, что хождение по нему воспринималось как библейское чудо. По этому полу можно было передвигаться вплавь.  На ладьях и каноэ, например. Всё дело было в той сырой тёплой трухе, которая заменяла линолеуму привычные доски и фанеру. Я знаю – Никита Хрущёв не желал нам зла лично, но о гидроизоляции подвалов следовало бы подумать сразу. Ещё до начала строительства.  

Прошло шесть лет, и нам свезло. Мы были так ослеплены своим мещанским счастьем, что забыли про сущность и глубокий мистический смысл самого феномена везения. А везение, как известно, легко оборачивается крайними неудобствами, когда неизбежно соприкасается с приставкой «не». Короче, нам от одного близкого родственника перепала неплохая московская жилплощадь. Ленинский проспект, дом девяносто три, корпус три, квартира сто семьдесят один – две комнаты и столовая. Приходите, и располагайтесь. Правда, здесь уже завтра другим за вами жить-поживать. Они давно занимали, – мы просто как-то забыли предупредить, когда вы въезжали. Но это ведь ничего, правда? Вам же всё равно есть куда пойти... погреться?

С тех пор как Небытие всосало в себя тот первый домик на дереве, а потом и моего любимого деда, прошло много лет. Теперь любые пиломатериалы продаются совершенно свободно, да и гвозди больше не дефицит. Я, в конце-то концов, архитектор, преподаватель, неплохо готовлю, и никто больше не настаивает, чтобы я пИсал сидя. Короче, как-нибудь выкрутимся. И потом, если помните, с нами Иванов, а это кое-что да значит!