суббота, 22 сентября 2012 г.

ДЕКАБРИСТЫ. 9. кича.



Глава девятая. Кича.

Как вы уже, конечно, поняли, я совершенно не разбираюсь в чинах и погонах. Для меня менты бывают «толстые с усами», «интеллигентные в очках» и «вертухаи, по виду начальники». В каких субординационных отношениях они состоят друг с другом, для меня загадка. Ещё в школе я пытался запомнить, как соотносятся символы и звания, но не преуспел. А ведь оба моих деда были военными. Вот оно тлетворное влияние мирного времени. Но к делу.

Передо мной открылась тяжёлая стальная дверь. Я переступил порог и огляделся. Камера оказалась огромной, что меня поразило. Всё, что я знал о тюрьме, ограничивалось строгим и нестрогим режимами. О заключённых, отбывающих срок по административным статьям, фильмы, как правило, не снимают. Первым делом, я начал искать свободную койку. Двухъярусные кровати стояли плотно и почти на каждой лежали матрасы со следами тюремной жизни. На одном из них я увидел несколько журналов, на другом – измятую простынь, на третьем – пачку печенья «Барни», на четвёртом – ещё два матраса и спящего человека. С одной из верхних «полок» мне навстречу спрыгнул худой сутулый парень в застиранной белой майке.
– Привет. – Произнёс он, протягивая руку. – Илья.
– Артем, – представился я.
– Политический?
– Полагаю, что да.
– Что там на улице? – Спросил он с улыбкой.
– Холодно. – Говорю. – Или ты о чём?
– Видел что-нибудь?
– Видел – говорю – девушку с плакатом.
– И что там написано?
– Там написано: «СВОБОДУ НАВАЛЬНОМУ И…»
Я задумался, вспоминая фамилию второго. Что-то насторожило меня в облике собеседника. Какие-то смутные ассоциации заставили меня уточнить:
– Как твоя фамилия?
– Яшин. – Ответил он.
– Вот, – говорю, – точно. Там написано: «СВОБОДУ НАВАЛЬНОМУ И ЯШИНУ».
Яшин хмыкнул и вернулся на свою вторую «полку».

Минут через десять появился мой брат. Яшин снова ловко спустился на землю и представился.
– Аналогично. – Ответил Иванкин и уверенно направился к свободной койке.
В общем, худо-бедно, мы разместились. Я на койке Лимонова, Илья на койке Немцова. В Спецприёмнике эти имена ещё не забыты. Постельного белья на всех не хватило. Выяснилось, что Спецприёмник никогда раньше не заполняли под завязку.

Думаю, что когда человека «закрывают» надолго, хотя бы на пятнадцать суток, все дни, проведённые им в камере, сливаются в один. Все они однообразны и похожи друг на друга, как айфоны. Другое дело, когда срок заключения составляет всего одни день. Тогда этот день превращается в неделю. До сих пор я сохранил ощущение, что провёл в Спецприёмнике значительную часть жизни. Впрочем, может, так оно и было…

В основном, как выяснилось, здесь отбывают наказание «пьяные водители». Количество других правонарушителей незначительно. И коль скоро, все мои сокамерники естественным образом (впрочем, что в этом естественного?) были разделены на «политических» и остальных, Этих самых «остальных» мой брат в шутку прозвал «ворами». Он так и говорил:
– Похоже, воры (ударение на «ы») мне поганку решили завернуть. Накормили вчера несвежей колбасой.

В камере нас поместилось двенадцать человек: пять «воров» и семеро «политических». Из старой компании нас осталось трое: я, Илья и Зальцман. На этот раз наша перекличка выглядела так:
– Иванкин!
– Здесь!
– Черников!
– Здесь!
– ? – Вертухай смотрит в список и молчит. Потом переводит взгляд на Сашу.
Саша молча кивает.
– Ну, все, кажется, на месте. – Говорит вертухай с улыбкой. – Идёмте на медосмотр.

Провести третьи сутки ничего ровным счётом не делая, оказалось для меня обременительно. Поэтому я попросился работать на кухню. В связи с нахлынувшим потоком «гостей» поваров явно не хватало.
– Что? – Спросил брат. – Крысятничать намылился?
– А чего, – отвечаю, – на хате весь день чалиться? На кругу с ворами дуплиться?
– Ладно, фраер, – говорит Илья, – остынь. Меня-то в долю возьмёшь?
В общем, так мы с Ильёй стали посудомоями.

Работать на кухне оказалось интересно. Во-первых, можно было заныкать какую-нибудь котлетку, чтобы съесть её, скажем, утром вместо остывшей пресной каши. А во-вторых, кухня – единственное место, где можно встретиться и поговорить с обитателями всех без исключения Хат. Дело в том, что жители разных камер никогда не пересекаются: ни на прогулке, ни в коридорах, ни в столовой. Единственные люди, которые видят и знают всех, – это менты и повара.

Я стоял на раздаче, выдавал миски наполненные едой, просовывая их в низкое окошко. За стенкой Илья принимал у заключённых пустую посуду и мыл её. Я взял очередную миску с макаронами и поставил её на стойку.
– А в тюрьме сейчас макароны! – Услышал я знакомый голос.
– Женя, говорю, Радист! Мать твою! Ты как?
Я высунулся из окошка, чтобы видеть его лицо. Радист сиял. Теперь он был похож на счастливого Челентано. Для полноты образа ему не хватало только больших солнцезащитных очков. Его рубашка была лихо расстёгнута на груди. Он даже каким-то образом успел обзавестись трениками и тапками.
– А в тюрьме сейчас макароны! – Повторил счастливый Радист, и мы оба засмеялись.

Несъеденные макароны требовалось утилизировать. Я взял большой чан с объедками и пошёл на помойку. Сам. Без охраны. Работникам кухни это разрешалось (вот они – привилегии функционера). Я нёс алюминиевую ёмкость по пустому коридору, когда дежурный крикнул:
– Адвокат к Навальному!
На обратном пути я столкнулся в том же коридоре с человеком. А вот и Навальный, подумал я. Теперь хоть буду знать, как он выглядит.
– Привет. – Сказал я так, как будто мы вместе съели пуд Доширака.
– Здорово. – Ответил он так, как будто совместно съеденного Доширака было немного больше.
Так состоялось знакомство Навального со мной.

Когда я вернулся в камеру, выяснилось, что поступило пополнение. Пополнение представляло собой Петю Верзилова. И хотя Петя присутствовал в единственном экземпляре, у меня возникло ощущение, что его, как минимум, человек восемь. Петя вёл себя экспрессивно. Он говорил короткими резкими фразами и обильно жестикулировал, напоминая этим молодого Ленина.
– Петя, – представился он, – политхудожник. Давай устроим забастовку!
– Артём, – говорю, – повар.
– Так это ты на кухне работаешь? – Петя слегка подпрыгнул от возбуждения.
– В меру своих скромных способностей.
– Слушай, дружище, – Верзилов приблизился ко мне вплотную и продолжил громким шёпотом, – я пронёс телефон с интернетом. Можно будет его там зарядить?
– Без проблем. – Отвечаю. – Давай телефон.
– А точно будет можно?
– Говорю же, да.
– Нет, понимаешь, один телефон я уже спалил. Шел с ментами, и решил время уточнить. Достал его из кармана, а они мне: «Пётр, не могли бы вы показать нам свой телефон по-хорошему».
– Сколько же, – спрашиваю, – ты телефонов с собой пронёс?
– К сожалению, всего два. Так что, получится зарядить?
– Получится, – говорю, – давай телефон.
– А точно получится?

В нашей камере было интересно. Дело в том, что здесь собрались люди, которые в обычной жизни могли бы с лёгкостью стать моими друзьями. Не случилось этого лишь потому, что в какой-то момент все дружеские вакансии оказались заняты. Даже «воры» вели себя чрезвычайно прилично. Целый день они резались в домино и разговаривали только про тачки. Автомобили были их страстью, что и неудивительно. Ведь если ты по-настоящему любишь ездить на машине, то сила этой любви одинакова и когда ты трезв, и когда пьян. Во втором случае, она, по идее, даже сильнее.

С одним из них произошёл такой, к примеру, случай. Чувак возвращался домой на своём Nissan Almera. На подъезде к дому, он ошибся поворотом, и въехал на территорию части ФСБ. Снёс два шлагбаума и затормозил только тогда, когда двигатель на полметра вошёл в стену поста охраны. Он говорил нам:
– Парни, вот вы тут все охуенно образованные. Архитекторы, там, инженеры, художники, музыканты… может, расскажете нам чего-нибудь? Лекцию там какую-то, или чё…
– А что, – говорю, – это можно. Это вообще могло бы стать неплохой традицией. Выходишь из Спецприёмника с дипломом. Прослушал курс лекций по истории искусств, узнал, что такое терция, научился рисовать виллу Палладио. Мы могли бы поднять престиж этого заведения!
– Ну, – говорит, – а я о чём!

С этим человеком у меня произошёл такой диалог:
– Как спится? – Спрашиваю.
– Без бухла сплю как младенец. Лет десять так не спал.
Вот, думаю, профессиональный водитель пьёт каждый день. А если и садится за руль трезвый, то не высыпается…

Илья подошёл ко мне с каким-то парнем.
– Вот, – говорит, – познакомься. Это Паша. Прикинь, он приехал из Питера. Должен был починить тормозную систему на тренировочной установке для космонавтов.
– Приятно познакомиться, – говорю, – сколько дали?
– Десять суток.
– Круто. Похоже, нам ещё сильно повезло. А где взяли?
– Да я из метро выходил… видно, не туда вышел. И главное, космонавтов всех выгнали на две недели. Установку освободили. У них там такой график, что…

На обеде в столовой ко мне в окошко просунулся болезненно худой человек в очках.
– Политический? – Спросил он.
– Да.
– Вот, смотри, – он протянул мне измятую записку – это нужно передать Яшину. А у Навальнова спроси, как он относится к переносу митинга с Охотного ряда на Болотную площадь. Комитет уже проголосовал. Нужно знать его мнение.
– Ладно, – говорю, – без проблем.
– Мы надеемся на тебя. – Сказал очкастый и исчез.

Как это странно, думал я, сижу в тюрьме, а какие-то мифические «мы» на меня при этом надеются. Комитет какой-то… Поручили мне что-то, видимо, ответственное… Отмывая от липких макарон грязные тарелки, я попытался ощутить себя важной частью происходящего. Кем-то, без кого грядущие изменения в политической жизни нашей страны невозможны. Я попытался и не смог.

Когда в столовой появился Навальный, я подошёл к нему. Хорошо, что теперь я уже знал, как он выглядит. Выглядел он сносно. Бодро говорил что-то сокамерникам (в основном это были «воры») и с аппетитом хлебал насыщенный бромом бульон.
– Лёша, – говорю, – привет.
– Привет.
– Ребята интересуются, как ты относишься к переносу митинга.
– Слушай, ну как я могу к этому относиться? Они там что-то решили, они знают расклад. Я же здесь сижу и не вижу общей картины.
– Ну а всё-таки? – Спрашиваю.
– Мне больше нравится Охотный Ряд. Там фотографии получаются яркие. Всё-таки Кремль на заднем плане…

В столовую привели следующую Хату. Среди «клиентов» я увидел Германа. Он сидел в торце длинного общего стола и разговаривал с молодым парнем в синей рубашке. Стряхнув со своего белого халата хлебные крошки, я подошёл.
– Ни ф-фига себе! – Воскликнул Герман. – Крысятничаешь?
– Ты бы – говорю – жопу оторвал от койки, тоже мог бы устроиться как белый человек. Где ты был? Я тебя на завтраке ждал.
– Не знаю, с-спал, наверное.
– А я вас знаю! – Неожиданно вступил в разговор парень в рубашке. – Вы Артём Черников.
Вот те раз, думаю, только полдня работаю, а меня уже знают.
– Мы знакомы? – Уточняю.
– Моя жена Люба – ваша студентка.
– Что же, – говорю, – рад за неё. Как она?
– Ничего. Её вчера отпустили.

Справлять нужду в камере было проблематично. По сути, удовлетворение двух естественных потребностей – единственное, что меня по-настоящему напрягало. С третьей оказалось попроще, – бром действовал безотказно. В общем, «ходить» приходилось в обычную дыру, проделанную в полу. «Малая» нужда справлялась без особых проблем. Достаточно было отвернуться от собеседников и проделать всё необходимое, не прерывая диалог. С «большой» было сложнее. Я успокаивал себя тем, что и Лимонов, и Немцов, и Навальный каким-то образом умудрились преодолеть в себе эту пошлую боязнь публичного испражнения. Но им было проще: политическая деятельность приучила их к этому.

В двадцать три ноль-ноль по московскому времени открылась серая дверь.
– Черников! – Крикнул вертухай. – На выход.
Я встал, попрощался с друзьями и вышел. На пороге я задержался, чтобы еще раз оглядеть этот странный дом, наполненный яркими людьми и огромными тараканами. Яшин, скрывшись под подушкой, давал интервью на радио, Верзилов делал вид, что читает газету, «воры» резались в домино, Илья сидел на табуретке в центре комнаты и лепил из хлебного мякиша (в подарок ко дню рождения Иванова) чернильницу. Паша смотрел на меня, а преподаватель истории искусств и музыкант Никита, глядел в тёмное зарешеченное окно. На свободе шёл обещанный синоптиками снег.

11 комментариев:

  1. Давным-давно я ехала в купе поезда "Ленинград-Брянск" на верхней полке и читала Юза Алешковского "Николай Николаевич" Помню свои ощущения от книги- сплошная нежность. Сейчас такое же чувство- нежность... сквозь обещанный синоптиками снег...

    ОтветитьУдалить
  2. Этого я не ожидал. Но спасибо за Алешковского.

    ОтветитьУдалить
  3. Этот комментарий был удален администратором блога.

    ОтветитьУдалить
  4. СПАСИБО вам ,Артем.Очень образно пишете,такая печаль...Надеюсь на более позитивное продолжение-окончание этой истории

    ОтветитьУдалить
  5. Всё закончится хорошо. Будет даже лимузин.

    ОтветитьУдалить
  6. Мне очень нравится композиция. Сначала про столовую и макароны, а потом про дыру в полу. Не наоборот. Вот это я и называю постсоциалистическим реализмом.

    Жалко только, периодически исчезают навсегда, едва появившись, какие-нибудь любопытные детали. Интересна, например, судьба отданного Верзиловым на зарядку телефона. Опять не выстрелил проснувшийся Герман - бесславно уступил инициативу потенциально интересного разговора мужу чужой студентки.

    Также практически нераскрытой (раскрытие два сантиметра) выглядит тема прощания с братом. Бром ведь, по идее, на это дело не влияет...

    А так - да! ЗдОрово. Очень нежно. Захотелось даже почитать Алешковского.

    ОтветитьУдалить
  7. Берте, потерявшей в имени букву "р".

    Немного странно читать под парой абзацев с описанием отправления потребностей - "и предвкушаю" (с)..не учили меня помимо желтой прессы по утрам не читать еще и комментариев в бложиках!

    Но. Видимо, всё дело в известном выражении из учебника Д.Э.Розенталя по русскому языку за 9, что ли, класс -- "Шёл снег". Если так - читайте статьи Олеси Герасименко в Коммерсанте, у неё подобных предложений в статьях с избытком.

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Вы, безусловно, вышли на правильный путь. Дело за малым -- научиться не комментировать записей (или, если угодно, записев) в бложиках.

      Удалить