И купили мы сегодня велик. Уже второй. Этот для Полины, но за шестьдесят евро, а не за двадцать, как для меня, предыдущий. Мой предыдущий тоже неплох, он даже лучше. Но одно дело – для меня за двадцать, а другое – за шестьдесят, да ещё и для Полины. Велосипед семидесятых годов прошлого века с тремя задними скоростями, тихими тормозами, динамо, фарой и двумя седельными сумками. “Пежо” называется.
Продавец спрашивает (покупка с рук, в гараже), мол, вы откуда? – Из России – В отпуске? – Нет, беженцы. – Война с Украиной? – Да. – Домой хотите вернуться? – Нет. – Почему? – Того дома больше нет. – Это велосипед бабушки моей жены. Вот тут на раме телефонный номер сервиса. Это шестизначный номер, такие уже давно не используются, с семидесятых годов.. Теперь только десятизначные…
А можно, говорю, накачать колёса? Раз уж мы в гараже… Бьен сюр, – говорит хозяин.
Полина с детьми садится в машину, а я на велик. До дома восемь километров по шоссе и десять по велодорожкам, и кому как не мне тестировать новый бисиклет…
На подъезде к разводному мосту через канал Орна задеваю ногой седельную сумку, она, сука, падает, и я спешиваюсь, чтобы. Не успеваю найти оброненную пружинку (там сумка крепится к раме пружинками, но не суть), как вокруг меня собираются велосипедисты. “Что случилось? Всё хорошо? Чем мы можем помочь?
Да чем, я думаю, вы можете помочь? Вернуть всё взад на три года хотя бы… Чтобы вот не было вот этого всего? Войны, стыда перед всем миром, ментов этих сраных, инфантильных друзей… Вот всего этого не было бы… и того, что ещё будет… Нет, ну чем вы мне можете помочь, тем более, что скорости переключаются отлично, а при торможении издаётся звук остановки высокоскоростного поезда. Са ва – говорю я. Бон педаляж! – желают они мне – бон кураж – я им в ответ.
Ныряю налево вниз, в какую-то деревушку, потом ещё левее – на берег Орна. Слева в метре от меня широкий судоходный канал, справа в двух метрах пасутся ослы. Я успеваю мельком перекинуться с ними парой взглядов. “Бон педаляж” – молчат ослы. “Бон кураж” – молчу я в ответ.
Дальше начинаются роскошные виллы, и тут же заканчиваются. Вилл всего шесть. Они ещё совсем недавно были дешёвыми дачами в портовой зоне, а сейчас, когда порт стал уступать место элитному жилью и не менее элитным офисам, превратились вот в эти вот самые роскошные виллы. Но не до конца. Модные деревянные пристройки с огромными окнами уже сделаны, но на участках по-прежнему валяются запчасти для Тойоты Камри девяносто шестого года. Ну, не всё сразу, не всё.
На противоположном берегу портовые краны, одинокая градирня ТЭЦ и судоремонтные ангары. Любуюсь промышленным видом и чуть не вделываюсь в дедушку-аристократа. Он тоже на “Пежо”, но чёрного цвета, сам в кожаных перчатках, дорожном костюме-тройке и при солнцезащитных очках-пилотах. Вот думаю, наши с ним жизни одинаково бесценны, велики стоят примерно одинаково, а он при этом граф Нормандский, а я обоссыш с эмигрантского района. Снова прихожу к выводу, что нищета в головах, а не в карманах. Ведь у меня тоже есть костюм и очки, но я почему-то надел шорты и рваную майку. К слову о нищете.
Четыре дня назад у нас кончились деньги. Совсем. То есть вообще. Я насобирал в фонтане мелочи на банку пива. Да, я добытчик, но это всё. Полина даже не возражала. Вот насколько всё было плохо. И я, мягко говоря, охерел с наших детей. Ровно четыре дня назад они орали на весь наш район Шман Вер (Зелёный Путь), если им не нравилось как порезаны сосиски или, скажем, вместо яблочного сока подавался мультифрукт, а теперь ко мне подошёл Нестор и скромно осведомился, нельзя ли ему воды и сухарик? Я не шучу. Злая в безденежье Полина шикнула, мол, нету у нас никаких сухариков! А я говорю, мол, есть, почему же нет? И достал багет двухнедельной давности, который бережно хранил для изготовления панировочных сухарей. Короче, детей мы балуем. Как выяснилось.
Проезжаю под мостом объездной дороги (мост очень высокий, под ним иногда проходят парусные фрегаты девятнадцатого века) и выруливаю на набережную, где стоит Алсион – яхта Жака-Ива Кусто. Она электрическая с двумя роторными ветряками вместо парусов. Единственная в мире, если верить людям, особенно в Интернете. Миную новый дворец юстиции ( Christian Hauvette & associés), библиотеку (ОМА Clément Blanchet) и оказываюсь в центре. Здесь пробки. Но чем хорош велосипедист, так это тем, что мгновенно может стать пешеходом. Что я и делаю. Прохожу от башни короля Уильяма до Шато Катро, а дальше снова бон педаляж в гору в наш чудесный “Зелёный Путь”.
“Пежо” – хороший велосипед. Не то что мой “Эль Пасо” за двадцать евро. Я четыре раза затаскивал этот велик на наш пятый этаж без лифта, чтобы наладить тормоза, и не преуспел. Я грел колодки горелкой, тёр напильником, резал макетником, отмачивал в керосине, мыл ацетоном, солил, перчил и приправлял базиликом, но ничто не изменилось. Когда я выезжаю на нём в свет и неизбежно начинаю тормозить, раздаются звуки иерихонского апокалипсиса, и католически настроенные граждане вывалюваются из своих Тесел, смежают очи, бухаются на колени прямо на проезжей части, сотворяют крестное знамение и молятся:
“Даже если пойду долиной смертной тени,
не убоюсь зла, ибо Ты со мною,
Твой жезл и Твой посох — они меня утешают.”
Проезжаю через дендрарий, где растёт, помимо прочего, стосорокалетняя секвойя из США. США по-французски звучат, как “лезетазуни”. Не спрашивайте почему. Я знаю, но всё равно не смогу объяснить. Секвойя действительно огромная, и это мой любимый парк здесь, в Кане.
Выезжаю к кладбищу, а там уже и до дома недалеко. Хороший велосипед у Полины за шестьдесят евро. Не то, что мой “Эль Пасо” за двадцать. Он с динамо, фарой, тремя скоростями, двумя седельными сумками и тормозами от высокоскоростного поезда. В общем, купили мы сегодня велик. Уже второй. “Пежо” называется.