понедельник, 23 декабря 2013 г.

НАРОД, КОТОРЫЙ НЕ ПРИШЕЛ.


Сразу поясню, для кого эта статья, а то знаю я вас.

Девять лет я преподаю архитектурное проектирование в МАРХИ, и иногда случается так, что из, скажем, двенадцати студентов нашей группы на какое-нибудь особо важное занятие является половина, а то и треть. Меня это, разумеется, бесит. Я начинаю развешивать виртуальных люлей тем, кто не пришел, объясняя всю ошибочность такого поведения тем, кто, наоборот, пришёл. То есть мои действия в подобных случаях совершенно иррациональны. Ведь те, кто решил проигнорировать занятие, меня не слышат, а те, кто, напротив, явились, как бы заранее со мной согласны. Но как обратиться к тому, кого нет? Видимо, только через тех, кто есть. И это, разумеется, совершенно безнадёжно.

Таким образом, всё, что написано ниже, обращено к тем, кто подобные тексты не читает. Ибо читай «они» их, в таких статьях не было бы никакой надобности. Парадоксально и безнадёжно, но что поделать. И, разумеется, я вынужден принести свои извинения всем тем, кто «пришёл», ведь намерен обращаться лишь к тем, кого нет, т.к. вижу в происходящем только их вину и ничью более.

В последние годы остатки свободной прессы настойчиво анализируют деятельность нашего с вами государства и Путина лично. И выводы, разумеется, неутешительны. Внимательно следя за новостями в социальных сетях и бумажной прессе, я всё больше уверяюсь в том, что недовольство «народа», безусловно, растёт, и скоро, надо думать, хлынет через край. Но выглядывая в окно или приходя наблюдателем на очередные выборы, начинаю всерьёз сомневаться в безусловности такого роста. Многие люди, и под многими я подразумеваю почти всех, искренне голосуют за местных депутатов-единороссов (чьим раскормленным лицам завидуют самые сытые свиньи), за сто раз проворовавшихся мэров (тут опять пассаж про свиней) и, наконец, за бессменного президента, на свинью не похожего, но уже порядком смахивающего на говорящую мумию. То есть понятно, что механизм фальсификации исправно работает, но я собственными глазами видел в своём родном Осташкове, что иногда всё благополучно обходится и без этого механизма. Люди встают с дырявых диванов в мрачное дождливое воскресенье, хромают по грязным улицам в обшарпанное здание библиотеки и голосуют за Путина. «Вова нас понимает, Вова знает о наших бедах».

Вова вас, разумеется, понимает и даже знает о ваших бедах, ведь именно он и является одним из «творцов» вашего же унылого быта. И понимает он вас даже лучше, чем вы сами. Уж поверьте. Если вам будет приятно это узнать, то он только вас и понимает. На понимание чего-то большего у него просто не хватает ума. Тут, конечно, есть определённый повод для гордости, ведь в своих непомерных фантазиях наш уважаемый «презиратор» видит Россию именно такой: аморфной, серой и состоящей исключительно из вас. А сделать вам для этого нужно лишь одно — по возможности не делать ничего. Тем более что такая возможность, как правило, подворачивается. Сходили на выборы, опохмелились и спите себе спокойно в придорожной канаве — ведь ваши бумажники все одно пусты, а о ботинках не беспокойтесь, они и живым пригодятся. Кто-то же должен будет и следующие выборы легитимизовать.

О вашем благополучии я не беспокоюсь — его как не было, так и не будет. Вам не привыкать. Вам и так хорошо. Потому что пока вы остаётесь пассивными, невежественными и безразличными к своей судьбе, вы являетесь всего лишь именами и фамилиями в огромном избирательном списке, где давно уже перемешались и живые, и мёртвые, ибо разницы между ними власть не видит.

И чёрт бы с вами, но. Но я тоже живу в этой стране, и живу рядом с вами. Я, как и многие авторы подобных заметок, привык вас не замечать, что вовсе несложно, как несложно пройти мимо куста крыжовника или фонарного столба, не обратив на них никакого внимания. Не заметить вас легко, а вот жить с вами становится всё сложнее.

Говорят, что любой народ достоин того лидера, которого имеет. Стало быть, по характеристикам этого лидера можно судить о народе. Но Путин — не мой лидер, а в думе нет ни одного моего представителя. Логично сделать вывод, что я не являюсь частью того самого народа, о котором принято говорить. И если народ — это вы, то кто же тогда я? Вопрос, разумеется, риторический.

Поймите меня правильно — я не испытываю к вам ровно никаких отрицательных чувств (см. метафору про куст крыжовника и столб). Я вообще не могу испытать к вам никаких чувств, в связи с тем, что вы для меня, как люди, просто не существуете. И вот здесь вы должны понять самое главное — пока вы равнодушно позволяете чиновникам себя обворовывать, ментам избивать, а президенту год за годом открыто врать в прямом эфире, вас действительно не будет существовать. Ведь если что-то существует в природе, то это что-то должно себя хоть как-то проявлять. Но пока это не про вас.

Все вышеизложенное в равной степени относится и к учителям, и к медикам, и к остальным бюджетникам, которые под страхом призрачных репрессий всегда готовы оказать поддержку действующей власти. Вы, ребята, конечно в канавах не спите, и в бумажниках у вас кое-что имеется, но в остальном вы всё та же серая безмолвная масса, неспособная себя уважать и бесконечно реплицирующая только невежество, пассивность и страх.

Когда я впервые узнал о голосующих «мертвых душах», то пришел в негодование. Сегодня я вижу в этом лишь вполне разумную оптимизацию выборного процесса. Ведь я, как и Путин, уже перестал отличать мёртвых от живых. А выходя в очередной раз на улицу, стал думать, что только мёртвые и могли построить такой город, такую политическую систему и такое государство. Мёртвое государство для нежити с мумией во главе.

Моя надежда на то, что «не пришедшие» меня услышат, абсурдна, как абсурдно сегодня почти всё в нашей стране. Но если в ком-то из вас ещё жив хотя бы одни эритроцит, если термин «самоуважение» что-то для вас значит и если вы пока ещё способны ответственно и вдумчиво изучать критику в свой адрес, то я писал это не напрасно. В конце-то концов, если вы не пришли на «занятие», но стоите где-то за дверью, в коридоре, а я, отчитывая вас, повышу голос до крика, может, мои слова дойдут и до ваших ушей. Ведь кричать сегодня — это всё, что в моих силах.

пятница, 15 ноября 2013 г.

За заслуги в деле награждения Орденом Ленина, наградить Орден Ленина — Орденом Ленина!

                     

Тут вот какая история. С недавнего времени в среде российских холуёв появился тренд — каждый день наперегонки изыскивать новый повод, чтобы кого-нибудь «закрыть». Это работа такая. Это нужно. Ведь как ещё быстро и безболезненно получить доступ к жопе П… (нецензурные слова пропускаю), чтобы её вылизать до юношеского блеска? Но дело в том, что поводов сажать до сих пор не так уж и много. Т.е. на этом лизательном «рынке» обнаружилась высокая конкуренция. Что же делать? Ответ прост. Здесь, как и в любой творческой профессии, нужно просто постоянно проявлять фантазию, талант и придумывать, придумывать, придумывать…

И вот небездарный депутат – справоросс Олег Михеев придумал! Он, раздвинув руками свои щеки, признался, что два года колонии могли бы стать для многих россиян достойной наградой за столь желанное надругательство над гимном РФ. В список «надругателей» он включил и Владимира Войновича, написавшего пародию на «свежий» текст Михалкова.

Что же, инициатива верная, нужная. Но у нас всегда происходит что-нибудь странное и нелепое на стадии реализации. Творческому человеку сложно воплотить задуманное в четком соответствии с «проектом», столкнувшись с невежеством масс и тотальным нежеланием экспериментировать и искать новые пути, поэтому хорошие идеи порой зарубаются на корню, не успев набрать полную силу и доказать свою состоятельность. Вот и отстаём от Европы.

Короче, я подумал, что Войнович, конечно, тот ещё мерзавец, но только ли он один? Может быть кто-то надругался над гимном гораздо жёстче и изощрённее? Кто-то, кого действительно стоило бы упрятать на два года (а лучше лет на десять) в СИЗО, ШИЗО или ИК, но до кого дело точно не дойдет по причине недальновидности и косности нашей власти? И я нашел!

Для начала я заглянул в Википедию, чтобы отыскать определение слова «надругательство». Оказалось, что это «акт глумления, осквернения или кощунства по отношению к какому-либо предмету, событию и т.д.». Потом нашел слово «гимн» — «торжественная песня или мелодия, являющаяся символом государства, партии и т.п. а также музыкальное произведение или его часть, торжественного характера, прославляющее кого-либо или что-либо». После чего, я прозрел.

Я вдруг осознал, что никто так не надругался ещё над гимном России, как сам гимн России! Т.е. надругался, разумеется Михалков, а гимн можно считать «произведением (или его частью) торжественного характера» прославляющее в данном случае сам акт этого надругательства («глумления, осквернения или кощунства»)!

Это легко проверить, просто сравнив все три (на самом деле больше) текста, написанных Михалковым:


1943 год.

Мы армию нашу растили в сраженьях.
Захватчиков подлых с дороги сметем!
Мы в битвах решаем судьбу поколений,
Мы к славе Отчизну свою поведем!


1977 год.

В победе бессмертных идей коммунизма
Мы видим грядущее нашей страны,
И Красному знамени славной Отчизны
Мы будем всегда беззаветно верны!


2000 год. Один из вариантов Михалкова.

Могучие крылья расправив над нами,
Российский орёл совершает полёт,
И символ Отчизны — трёхцветное знамя
Народы России к победе ведёт.


2000 год. Действующий вариант.

Широкий простор для мечты и для жизни
Грядущие нам открывают года.
Нам силу даёт наша верность Отчизне.
Так было, так есть и так будет всегда!


То, что так есть, так было и будет, мы поняли. Мы также видим, что С. Михалков намострячился умело играть словами, не меняя при этом сути высказываний! Ибо если будет так, как было, то что же тогда поменялось? А если все осталось без изменений, то зачем нужно было писать новый гимн? Я уже не говорю (точнее, как раз говорю) про предками данную мудрость народную… Это какими такими предками? Лениным? Ежовым? Берией? Сталиным? Судя по текстам, да.

Но я искренне надеюсь, что депутат Михеев найдет в себе ту прозорливость, которая позволит ему заглянуть в гнилую (теперь уже во всех смыслах) душу С. Михалкова и, не поддавшись на магию его сладких слов, вынести верное решение. А коль скоро, самого Михалкова посадить в тюрьму, к сожалению, не удастся, то туда следует отправить — гимн, как символ  осквернения и надругательства над демократической российской государственной символикой. Только не на два года, а "пожизненно". И пусть зеки, встав с протертых скамеек и снявши ватные головные уборы, поют его стройным хором в ожидании УДО. Я так и представляю себе Толоконникову, которая, соблюдая правила приличия, харкает кровью исключительно в носовой платок, и тихим охрипшим голосом напевает:

От южных морей до полярного края
Раскинулись наши леса и поля.
Одна ты на свете! Одна ты такая —
Хранимая Богом родная земля!

Славься, Отечество наше свободное,
Братских народов союз вековой,
Предками данная мудрость народная!
Славься, страна! Мы гордимся тобой!

Срань, срань, срань господня...

суббота, 26 октября 2013 г.

Универсальная прощальная записка.


Люди постоянно что-то меняют. Они меняют трусы, телефоны и места проживания. Они меняют билеты, мужей и привычки. Они меняют пол, вероисповедание и холодильники. Как только им что-то надоедает, они это меняют на что-то, что еще надоесть не успело. Таковы люди, и не нам с вами их осуждать. Но что если вам что-то надоело, а заменить это нечем?

К примеру, сегодня мне надоело всё разом. Нет, не в том смысле, что надоела, мол, такая жизнь, нужно что-то менять... нет, это я давно знаю. Дело в том, что сегодня мне надоело вообще всё. Буквально всё, что существует в Мире. Я гулял на районе и внезапно «прозрел».

Сначала мне надоел салют. Мне надоел салют по любому поводу, и любой повод тоже надоел. Мне надоели крики «ура!» и громыхающие трамваи. Мне надоела темнота и осень. Мне надоел вид из окна и вид на мое окно. И это было еще полбеды, но потом мне надоели дома.

Нет, не конкретные панельные дома, которые я видел вокруг, а дома вообще. Дома, как феномен. Какого черта, подумал я, дома вообще существуют? И почему они такие? Может, хватит уже? Может, пора как-то без домов? И вообще, без слова «дом», потому что оно тоже надоело до оскомины.

Не успел я свыкнуться с этой мыслью, как понял, что мне надоели автомобили. Не конкретные автомобили, не их дизайн, не пробки, не запах дыма, не зимняя резина и не Т.О. Мне вообще надоел сам факт существования автомобилей. Факт того, что они существуют в Мире! Если, скажем, вам надоел ваш Пежо, то поменяйте его на Вольво и будьте счастливы. А что делать, если вам надоели все автомобили разом? Ведь поменять все автомобили можно только на их полное отсутствие. А это, по меньшей мере, невозможно! Тем более, что отсутствие чего-либо мне тоже изрядно надоело.

После автомобилей мне надоели все остальные вещи, о которых я успел узнать к тридцати трем годам. Какого чёрта они все существуют вместо того, чтобы не существовать? Почему я должен мириться с присутствием настольных ламп, любви, фломастеров, денег, надежд на будущее и печенья «Юбилейное»? Какого чёрта должны быть: Метро, город Королёв, русский язык, сладострастие, цунами, лимфосаркома, Алла Пугачёва, Нарзан, Тарзан и Судоку? Что и по какому праву они делают на этой земле?

Впрочем, потом я понял, что Земля мне тоже надоела. Мне надоела Земля и остальные семь планет Солнечной Системы. Мне надоело само знание о них, о Галактике, Вселенной, комете Галлея, тектонических сдвигах, термоядерных реакциях, мировом океане, Черных Дырах, Кротовых Норах, теории Супер Струн, Бозонах Хиггса, сам Хиггс, звезды, их скопления, газопылевые облака, астероидные пояса и Луна. Да, больше всего надоела Луна и то, что слово «Солнце» пишется через «л». Ведь могло быть как угодно, а вышло почему-то именно так!

Если вам надоело старое пальто или протекающий унитаз, вы их замените. Уж я-то вас знаю. Вы их замените на что-то, что вам надоест ещё нескоро. А что делать мне? Мне, которому надоело просто всё, включая следы на снегу, проездные билеты, знаки препинания и ось абсцисс? Что вы можете посоветовать такому, как я, которому надоело любить, спать, пить, встречаться, говорить, молчать, скучать, радоваться, думать и знать все эти слова? Которому надоело смотреть и читать, надоело, что его не понимают, и еще больше, – что понимают. Которому заранее надоели все ваши советы, а в особенности надоело писать этот..

среда, 23 октября 2013 г.

Ошибка.


К.Б.

Интуитивно, почти вслепую,
за каждым шагом, одну, другую,
я ставлю новую запятую,
пытая строчку.
Бескрайность мысли меня тревожит –
найти границы придется все же,
но атеиста душа не может
поверить в точку.

Повсюду слышу: «Ты это… do it!»
Но это мало меня волнует,
сейчас мне ветер в лопатки дует
и выпить тянет.
Как только стихнет нейронов пляска,
лицо укроет веселья маска,
и тонкой пленкой забвенья ряска
мой ум затянет.

Хожу кругами, хожу кругами,
в кармане мелочь звенит орлами, –
выносит месяц, блестя рогами,
меня за скобку.
Я наблюдаю за шрамом млечным
и, разминувшись с последним встречным,
плетусь обратно – пожаром вечным
наполнить стопку.

«Любовь» – простое по сути слово
пока не вскрыта его основа,
пока его не заставят снова
сорвать кавычки.
Пока довлеет над духом праздность,
пока за данность считают страстность...
Любви и страсти, я знаю, разность –
оплот привычки.

Мне, шутки ради тобою данной,
любовь явилась довольно странной –
непостоянной, но постоянной
как та, по Планку.
Я улыбаюсь, рыданий вместо,–
кто смел, тот занял (мое ли?) место,
и я, прекрасная моя Веста,
снижаю планку.

Пути открыты и неопасны,
но я не стану бродить напрасно, –
я путеводным Гигантам Красным
довольно верил.
Я расстоянья теперь превыше
их сокращенья ценю, и вижу,
что ты ошиблась, не отделивши
меня от плевел.

13 апреля 2008 года. 

вторник, 22 октября 2013 г.

Будем привыкать.




...И если это бред,
ночной мой бред, тогда - сожми виски.
Но тяжкий бред ночной непрерываем
будильником, грохочущим трамваем,
огромный город рвущим на куски...


Во-первых, мы привыкли. Во-первых, мы привыкли, а во-вторых есть более важные дела. Есть более важные дела, чем обращать внимание на то, где и как мы живем. Живем-то один раз, а стало быть, негоже расходовать время своей жизни на мелочи, отвлекаться от работы, друзей, семьи, любимых фильмов, театральных постановок и керамики. Чего настроение-то портить? Тем более себе.

Критически настроенный человек удивился бы такому выводу. Он сказал бы, что раз жизнь коротка, то нужно всеми силами стараться прожить ее достойно, интересно, красиво. Он бы возразил, что мелочи – это как раз то, из чего наша жизнь и состоит! Голый чем-то неуловимо отличается от одетого, а грязный от чистого. Да, все они люди, и, возможно, замечательные, но именно подробности делают одного притягательным, а другого уродом (я здесь на стороне голых и чистых, разумеется). Но к черту критически настроенных! Пошли они все в большую историческую задницу! Мы привыкли! И мы верим, что все будет хорошо!

Вышел сегодня в магазин и услышал у подъезда запах свежей масляной краски. Тут же возникло ощущение, что опасность рядом. Такое бывало со мной когда-то на тёмных бандитских окраинах Твери – идешь по слабо освещенной улице и прислушиваешься к шорохам в кустах – не выпрыгнет ли оттуда хитроватый оборванец с угрожающей просьбой «закурить», и не появится ли Вова Канадец со своей малолетней бандой, чтобы завладеть моим скудным скарбом? Короче, не успел я толком почувствовать угрозу, как она тут же оказалась реальной! Я пошёл на запах эмали и обнаружил, что цоколь моего дома выкрашен в чёрный цвет. Я не против черного цвета. Я, наоборот, за! Но какого же чёрта (чуть не написал «хуя») краску нужно наносить так размашисто и неаккуратно, чтобы забрызгать асфальт и стену дома? Почему нужно красить только ту часть цоколя, которая выходит на шоссе, по которому, видимо, и проезжают местные чиновники, а ту часть, что обращена ко мне, оставлять грязной и разрушающейся? Эти вопросы только кажутся риторическими, потому что я не нахожу на них ответа. На самом деле ответ есть. Ответ всегда есть.

Поймите меня правильно. Архитектуру нужно мыть и её же нужно время от времени красить. А людей нужно учить, лечить и защищать. Олимпийские огни должны гореть, трамваи должны ходить, а гамбургеры съедаться. Но это все просто слова. За этими словами ничего не стоит, потому что главный вопрос это не «что?» и «зачем?», а «как?» или «как именно?». Как именно нужно вырезать аппендицит? Как именно нужно учить детей? Как именно строить ракеты и конструировать факелы для олимпийского огня, чтобы спутники выходили на орбиту, а тринадцатилетние девочки больше не обгорали?! И, да, как именно нужно красить мой цоколь? А я скажу как. Аккуратно. На первых порах этого достаточно. То же самое и с аппендицитом. Аккуратно сделайте надрез и аккуратно извлеките аппендикс. Ну, чтобы шрам не был похож на сабельную рану, как теперь у моего друга Жени Пантюхова. Если аккуратно с пониманием собрать ракету, она полетит и без окропления «святой» водой. Если аккуратно собрать трамвай и проложить пути, то он не будет греметь, как ведро с металлическим ломом! А если аккуратно покрасить цоколь в черный цвет, то можно будет избежать массы страданий. Моих, к примеру.

Страдания разных людей по силе сравнит сложно. Есть люди, которые всегда найдут что-то хорошее даже в вонючем гетто, где им предначертано было родиться и умереть от туберкулеза. А есть люди, страдание которых связано с невозможностью прочесть книгу или выйти в море. Я утрирую, конечно, но идея ясна. Одним все «с гуся вода», а по другим все это едет, как паровой каток. Девочке, надеюсь аккуратно, вылечат её ожог, а вот мой цоколь ещё долгое время будет здесь. Прямо передо мной.

Разумеется, проблемы городского устройства в Москве моим цоколем вовсе не исчерпываются. Но именно цоколь меня сегодня доконал! Это как раз та деталь, та мелочь, на которую не обращают внимания ни прохожие, ни жильцы дома, ни тот человек с кистью, в руках которого была власть сделать своё дело аккуратно. Но он привык работать так. Он привык так работать, жители привыкли не замечать, а я привык страдать. Говорят, что к хорошему быстро привыкаешь, но это справедливо только тогда, когда это хорошее есть. Потому что в отсутствие хорошего люди с тем же успехом привыкают и к плохому. В идеале эта поговорка должна звучать так: «привыкаешь быстро». Вот мы и привыкли.

На улице катят лязгающие трамваи, мерцают светофоры, топают куда-то горожане с пакетами из Торгово-развлекательного центра «Семёновский», спокойными океанскими волнами лежит капковская плитка, погода хорошая. На углу дома номер шесть по Измайловскому шоссе стоит человек. Он уперся лбом в стену и вдыхает летучие испарения, распространяемые в воздухе высыхающей масляной краской. Его плечи гордо опущены, а кулаки бессильно сжаты. Сегодня ему плохо. Но он привыкнет. Уж я прослежу.

четверг, 17 октября 2013 г.

Просьба Поэта или Посвящение Пафосу





Все то, что сердце слоем пыли
укрыло – слезы растворили.
Все, что гудело и кричало,
ушло с причала.

Все то, что наболело, в строчку
упало, обнаружив точку.
Все, что спиною повернулось,
то не вернулось.

Что обещала жизнь потупив
глаза, до половины выпив
ее, я перестал надежде
вверять, как прежде.

И возомнив себя поэтом,
перед туманным силуэтом
твоим клонюсь, приемыш божий,
хотя похоже,

что ты из чувства сохраненья
себя от бед стихо-творенья
вселил в мою скупую веру,
свой образ в меру.

Но я пишу, а это значит –
На горизонте крест маячит,
и палачи уже у двери,
и я не верю

ни эйфории малых терций
ни тем, что квартируют в сердце,
ни той, что выпила одна
меня до дна.

И вот, примером вдохновленный,
иду на крест, и окрыленный
даю задуманным мученьям
твои значенья.

И я прошу: не будь капризней
чем прежде, и в грядущей жизни
определять меня постой
лишь на постой.

Ведь я уверен,– ты, подкидыш,
поэта отчиму не выдашь,
и верю – поднятых на крест
свинья не съест.


12 ОКТЯБРЯ 2008 Г.

понедельник, 7 октября 2013 г.

С днем Архитектора!



Сто граммов водки в девять тридцать,
Для Автокада license key...
Не сразу строилась Столица!
Не сразу стало все окей!

Не сразу выстроился новый
прекрасный город на холмах
по схеме, утвержденной Вовой,
и утвердившейся в умах.

Сначала распилили смету,
потом решили строить вдруг...
Проекта (выяснилось) нету,
и начал размыкаться круг.

«А что? Нам нужен архитектор?»
«Пожалуй, нет. Скорее, тот,
кто сможет сделать нам проектор»
«Имеется в виду Проект?» – «Вот-вот!»

«А кто у нас, ну этот, архи..?»
«Посохин есть» – «Тот самый?» – «Нет».
«А он умеет делать арки?
И красить мрамор в желтый цвет?»

Увидишь, сколько здесь отстою,
и прошипишь сквозь зубы – блять...
Здесь пользу даже красотою
не научились заменять.

Чем дальше, тем верней, пожалуй,
здесь либо пан, либо пропан:
Москву спасет огонь пожаров
и только опосля – генплан.

Сегодня повод для кручины –
День Архитектора! Ура!
Спасибо богу, есть причина,
чтобы не делать ни хера. 

суббота, 5 октября 2013 г.

Собаке -- собачья жизнь.


Моего пса зовут Эйнштейном, но это как посмотреть. Так часто бывает. Родители с прицелом на будущее называют ребёнка каким-нибудь Леопольдом или Эрастом, а он всё равно вырастает Андрюхой и обходит консерваторию стороной по дороге в качалку! Вот и с Эйнштейном вышло так же.

Нет, я ничего не хочу сказать – пёс отличный. И красивый, и ласковый, и недорогой… вот только мозгов меньше, чем у кулька с дустом. Мне даже иногда кажется, что его зрительные нервы напрямую соединены со слуховыми и обонятельными, и всё это сразу воткнуто в позвоночник. Ну, то есть вообще без посредников.

На днях он спёр утку. Настоящую. Была охота, мой брат увидел птицу, вскинул ружье и выстрелил. Пока всё это происходило, Эйнштейн пищал и метался по лодке, как челнок старой швейной машинки. Когда же утка в плоском штопоре спикировала, наконец, в воду, он оттолкнулся лапами от борта, ушами от воздуха, пролетел немного над волнами и плюхнулся в Селигер как волосатое бревно с яйцами. Это он умеет.

И вот запеленговав цель, он плывёт к ней со скоростью дизельной подлодки, хватает её и, не меняя курса, чешет дальше! После, он вытаскивает утку на берег и скрывается с ней в лесу. При этом на команды не отзывается и голоса не подаёт. Короче, не Русский Охотничий Спаниель, а настоящая эгоистичная дрянь. Что он делал с дохлой уткой в лесу целый час, уверен, осталось загадкой даже для него самого. Ну не отпевал же он её там, в конце-то концов! Между тем на ужин снова пришлось есть осточертевший уже к концу лета шашлык.

Правда, с недавних пор Эйнштейн заделался рыбаком. Понятно – таким же точно, каким до этого охотником. Рыбу он ловит следующим образом. Сначала просто сидит рядом, смотрит на поплавок и чешет задней лапой морду с таким видом, как будто это я тут нарисовался со своей удочкой, а он всегда здесь был. Но как только я подсекаю, он чесаться перестаёт и напрягается, ибо знает – скоро его выход! И вот, когда пойманная рыба вот-вот должна коснуться моих пальцев, он прыгает, снимает её зубами с крючка и снова в лес! Знакомая схема, правда? Называется: «вот почему люди постоянно едят шашлык».

Эйнштейн не знает точно, кто его хозяин. То есть он догадывается, наверное, но к окончательному выводу пока не пришел. Инстинкты настойчиво внушали ему с детства, что хозяин у порядочной собаки должен быть один. А тут неясно – то ли в глазах двоится, то ли нас и вправду двое? Бежать к психотерапевту без хозяина стрёмно, а с хозяином затруднительно по причине всё той же неразберихи. Остаётся на все забить и просто жить счастливой собачьей жизнью, но только вот инстинкты не любят, когда на них «кладут» маленькие сбрендившие спаниели.

Был бы Эйнштейн чуть поумнее, решил бы, что ему повезло. Ведь у многих собак на одного хозяина меньше, чем требуется, а тут такое счастье! С одним можно ходить на рыбалку, с другим – на охоту! Жалко третьего нет, а то соседских коз давно уже пора проучить! В два раза больше игр, в два раза больше внимания, в два раза больше любви! Да, любить Эйнштейн умеет. Беда в том, что он не умеет считать.

Вот, думает он, идёт мой хозяин. У него хозяйский голос и хозяйский запах. Вот он подходит, гладит меня по голове, говорит что-то непонятное, но приятное. А вот снова идет мой хозяин. У него другой голос и другой запах, но это все тот же мой хозяин. Он подходит, гладит меня по голове, говорит мне какую-то гадость – «иди на место» или «фу». Таков уж мой хозяин. Он может по-разному пахнуть, звучать и находиться одновременно в двух разных местах, но хозяина не выбирают, а сердцу не прикажешь. Дай-ка я его на всякий случай лизну!

Проблемы начинаются, когда Эйнштейн решает, что хозяину грозит опасность, и его нужно защищать. А как защитить хозяина, который находиться в двух местах одновременно? Это сложно, но выполнимо, в принципе.

Так, если мы с братом долгое время находимся в одной комнате или, скажем, спим в палатке, Эйнштейн охраняет вход, от кошек, собак и родственников. Любое существо, решившее потревожить наш покой, не должно удивляться тому, что внезапно появившиеся на его теле раны обильно кровоточат. Предупреждали же – спаниель охотничий!

Если же кто-то из нас решит на время покинуть помещение, то обратной дороги уже не будет. Ибо Эйнштейн знает – хозяина нужно защищать ото всех, даже от него самого. Причем, кто именно вышел, а кто остался – не важно. Пёс самоотверженно будет охранять того, кто внутри. Ведь если ты внутри, значит не хочешь, чтобы тебя беспокоили. А если снаружи, так иди по своим делам и не угрожай хозяину своим присутствием!

Однажды мы с братом вылезли из палатки одновременно, но Эйнштейн не просёк, что хозяин вышел целиком, а не по кускам, как обычно. Шел дождь, гулять не хотелось, есть тоже, поэтому он предпочёл остаться и подремать ещё немного. Когда же мы решили вернуться, то обнаружили на пороге злобную собаку, с оскаленной пастью и напряжённой мускулатурой. Эйнштейн, приняв боевую стойку, рычал на нежданных гостей и одновременно приветливо вилял хвостом, радуясь встрече с хозяином! Я же говорю, считать он не умеет. Ему что одни, что два, что десять – все едино. А вдруг, думал он, в палатке остался еще хозяин, ну та из его частей, что жаждет покоя и защиты? Тем более, что пахнет внутри также, как и от этих долбоящеров, что стремятся пролезть внутрь. Короче, пришлось нам отправляться по своим делам. Эйнштейн скрылся в палатке, улёгся на спальники и гордо поднял голову, наслаждаясь чувством выполненного долга. Через полчаса, так и не поняв, видимо, чьи интересы он только что с честью отстоял, пёс вышел к нам под дождь и стал просительно заглядывать в глаза, мол, своё я отработал, а завтрак где?

Когда кто-то из нас уезжает, Эйнштейн не обращает на это никакого внимания. Ему даже не кажется, что уехала половина хозяина. Он не знает, что такое «половина». Хозяин уехал – хозяин остался. Второе полностью перекрывает первое, поэтому всё Ок. Но когда нам с братом приходится уехать вдвоём, оставив его на попечение родителей, тут все меняется. За несколько часов до нашего отъезда, Эйнштейн начинает грустить. Не знаю, кто ему об этом рассказывает, но он всегда знает – «сегодня я останусь один». Мама говорит, что после нашего отъезда он три-четыре дня занимается только тем, что ничего не есть, а сидит у ворот и смотрит на дорогу. Он разглядывает далёкие холмы, втягивает чёрным носом насыщенный запахами воздух и, прислушиваясь к звукам проезжающих автомобилей, думает : «пусть я всего лишь глупый пёс и умею считать только до одного, но пусть хозяин снова приедет и, обратившись ко мне по имени, скажет – «пошёл вон» или хотя бы «фу». И вообще, как он там один без меня? Ведь его же совершенно некому защитить, особенно от него самого».

Я что хочу сказать – имя не играет ни в судьбе, ни в поведении собаки никакой роли. Просто как вы лодку назовёте, так она и будет называться. Если же вы хотите для своей собаки великого будущего, то не тешьте себя надеждой, что такое имя, как, например, Белка, Стрелка или Лайка автоматически закинет её на орбиту и обеспечит место в Истории. Просто, когда в следующий раз будете залезать в капсулу космического корабля, возьмите свою Герду с собой. Вы будете гладить ей голову, а она охранять шлюз от нежданных гостей из космоса. И потом, мне всегда хотелось увидеть, как собака чешет морду задней лапой в невесомости и узнать, на что она будет выть, стоя на Луне. И поверьте, что бы ни случилось, собаке там будет хорошо. Ей всегда хорошо, когда рядом есть человек пахнущий, как хозяин, и способный знакомым с детства голосом произнести: «Хватит. Больше не дам».


вторник, 20 августа 2013 г.

Свежая Газета

Друзья, случилось страшное! Меня, в отличие от Довлатова, который ждал подобного четырнадцать лет, печатают! И хотя с момента написания повести "Декабристы" прошло меньше года, она выходит-таки в свет! Цепочка такая: я - Валентина Налич - Алла Боссарт - Дмитрий Муратов - Новая Газета. Всё предельно ясно, но.

Несмотря на непомерно завышенную самооценку, подобного размаха я, разумеется, предположить не мог. Не скрою, что уже года три (каждое утро) репетирую въезд на белом коне в ворота литературного мира и в седле держусь сносно, однако к такому конкуру оказался совершенно не готов. И теперь на слова: "Артем, это очень талантливо" -- могу лишь пожать плечами, улыбнуться и тихо произнести: "Спасибо".

Мне говорили, что рано или поздно это случится. Но это происходит сейчас, и я так и не понял -- рано это или поздно. Я даже не уверен, что всё это вообще происходит.

Впрочем, всё действительно случится лишь двадцать шестого августа, когда выйдет очередной номер Новой Газеты расширенный до габаритов моей повести, которая теперь носит название "Все как у людей". Повесть будет опубликована целиком, с картинками и QR-кодом -- ссылкой на одноимённую песню Егора Летова.

В этот день меня  в Москве не будет, поэтому прошу вас купить газету, чтобы впоследствии рассказать мне, как это было.

Валентине Марковне, Алле Борисовне, Дмитрию Андреевичу и тебе, Новая Газета, спасибо. В очередной раз улыбаюсь и пожимаю плечами.

Это не конец.

вторник, 9 июля 2013 г.

В сотый раз.

Ты мне скажешь, что тебе это не подходит –
только секс и никакого «люблю-целую».
Я в ответ тебе – что-нибудь о погоде,
о том, как много у нас воруют…

Ты мне:
– Артём, ну послушай меня хоть щас-то!
Перестань увиливать, закрываться, вольно!
Я:
– Ты знаешь, по-моему, бывает счастлив
только тот, кому до этого было больно.

Ты, уходя:
– Нелегка, видать, жизнь идиота!
И зачем я только в тебя ввязалась?
Я:
– Постой! У тебя на щеке что-то…
А, нет. Прости. Показалось.

08.07.2013. Шаховская - Волоколамск.

ЗЕРКАЛО.


Дорогой читатель, приступая к ознакомлению с приведённым ниже текстом, ты, к моему сожалению, должен будешь поклясться мамой в трех вещах, иначе тебе нельзя продолжать чтение. Первое – клянись, что тебе уже исполнилось восемнадцать лет. Второе – что твои религиозные чувства надежно защищены твоей же психикой, ибо в процессе чтения ты можешь случайно нанести себе непоправимую душевную травму даже в том случае, если веруешь не в Бога, а в инопланетян или, скажем, в какую-нибудь лопату. И третье – ты должен поклясться, что обладаешь способностью абстрактно мыслить достаточной силы для осознания того, что автор описывает в своем произведении реально несуществующих людей в несуществующих же обстоятельствах. А все проекции сюжета и диалогов на окружающий тебя мир, остаются только на твоей совести, за что ты готов нести полную меру ответственности, как перед обществом, так и перед самим собой. Также стоит отметить, что текст изобилует нецензурными словами и выражениями и является, по сути, продуктом злого ума, неспособного продраться к Истинному Свету через зыбучие пески предвзятости, гниющие болота невежества и густые заросли ограниченности, которыми сам же себя и окружил. Чтение стоит прекратить ровно в тот момент, как только оно перестанет приносить тебе удовольствие, ибо страданий и бед в твоей жизни хватает и без того.

Александр Васильевич проснулся как всегда рано, и как всегда в дурном настроении. Открыв глаза, он первым делом нашарил рукой очки, и, водрузив их на нос, посмотрел в окно. Да, подумал он, глядя поверх ростков помидорной рассады на серое небо, похоже Яндеск опять с погодой прокатил. Мысли о предстоящем мрачном дождливом дне уже почти вывели Александра Васильевича на мелководный фарватер реальности, когда в его пробуждающемся сознании неожиданно расцвели глубокие и яркие, какие бывают лишь во сне, образы. На этот раз это были кони, а точнее коренастые деревенские лошади.

Александру Васильевичу приснилось, что он стоит на зеленом лугу в белой рубахе и серых льняных штанах. Его руки в восторженном жесте раскинуты в стороны, а сердце полно нескончаемой радости. Вокруг стрекочут сверчки, и ветер шевелит верхушки пшеничных колосьев. Но вдруг что-то неуловимо меняется. Тени становятся гуще, ветер стихает и на душе возникает странная неожиданная тоска. Александр Васильевич оглядывается и видит, что через поле к нему идет Бригадир. В правой руке бригадир держит старый распухший портфель, из которого выглядывают уголки фальшивых черно-белых долларов. На голове Бригадира надет дырявый противогаз, а толстый волосатый живот нагло выпирает из-под застиранной сетчатой футболки. Там, где ступают ноги Бригадира в пляжных шлёпанцах, трава начинает дымиться и чернеть, довольно быстро превращаясь в липкую нефть. Бригадир подходит к Александру Васильевичу, ставит портфель на землю и начинает высоким женским голосом декламировать стихи:

– Вопрошают колхозники наши,
  как один – от велика до мала:
  почему у механика Паши
  от водяры не пухнет ебало?

От этих слов Александру Васильевичу становится дурно. Тоска ширится в его груди, мир становится невыносимо мерзок, к горлу подступает тошнота, но тут все меняется снова. Александр Васильевич слышит стук множества копыт. Неожиданно табун лошадей налетает на Бригадира и тот исчезает, накрытый мощной живой волной. Кони топчут тело Бригадира, перемешивая его останки с травой и нефтью, а Александр Васильевич внезапно обнаруживает себя верхом на одном из них. Переполненный радостью и свободный, как ветер, Александр Васильевич пришпоривает скакуна и летит вперёд туда, где садится тёплое красное солнце.

Александр Васильевич полежал еще какое-то время, вспоминая ту радость внезапного освобождения, что принесли ему кони. Недаром его младшая дочь Марина всегда говорила, что с такими яркими и подробными сновидениями, как у отца, никакая наркота не нужна.
Вволю насладившись приятными воспоминаниями, Александр Васильевич с кряхтением поднялся, прошёл в ванную, открыл горячую воду и стал ждать, пока в помещении станет тепло. Когда воздух немного нагрелся, Александр Васильевич взял с полки тюбик зубной пасты, выдавил немного коричневого содержимого на старую потрёпанную щетку и приступил к чистке того, что еще осталось от его зубов. Этот тюбик два месяца назад ему подарила внучка.

– Вот, дед, – сказала она, – получай подарок. Пасту делают из каких-то отходов сельского хозяйства. Отходы бесплатные, а паста получается самая дорогая. Я подумала, что ты себе такую никогда не купишь…

Закончив долгое и утомительное умывание, Александр Васильевич прошел на кухню, включил телевизор и стал готовить завтрак. По телеку повторяли вчерашнее интервью с действующим Генеральным Президентом всея Руси, кандидатом на новый срок.

– По последним опросам – говорила маленькая невзрачная журналистка, рядом с которой сухой столетний президент, по задумке режиссера, должен был выглядеть румяным и сильным – ваш рейтинг за последние двенадцать лет сильно упал. Особенно среди так называемых «упертых горожан». Как вы собираетесь победить на предстоящих выборах?

– Нет ничего проще. – Генеральный лукаво ухмыльнулся, поправил на голове белый с золотом кокошник и тут же стал предельно серьёзен. – Часть населения я как следует отпидарашу, часть оттрахаю в мозг, а оставшаяся часть, поленившись разобраться в ситуации, так обосрется, что сама залезет в автобусы, на которых ее будут возить по всем избирательным участкам страны. Чтобы все смогли проголосовать не только от своего имени, но и от имени тех, кто вообще не придет на выборы или просто до них не доживет.

– Про автобусы понятно. Вы так уже делали не раз. Но нашим зрителям, наверное, будет интересно узнать, как вы поступите с теми, кто собирается голосовать против вас?

– Понимаете, – Президент устало вздохнул, дав понять, что общается с идиоткой, – Все люди делятся на тех, кого нужно держать за яйца, тех, кому нужно засрать мозг и тех, у кого ни яиц ни мозга нет вообще. Мой электорат, разумеется, в основном состоит из первых и последних, но и с рефлексирующей по любому поводу публикой мы тоже работать научились. Тут нам не кисло подмогнули наши американские друзья с Голливуда. Мы с ними снова создадим нескольких вымышленных персонажей, якобы моих конкурентов, чтобы заставить этих ваших горожан до предела напрягать лобные доли, в попытке выбрать между запиздившимся до предела старпёром из прошлого тысячелетия и каким-нибудь молодым успешным бизнесменом, тоже изрядным пиздоболом. Который и мог бы, наверное, составить мне реальную конкуренцию, если бы не поддался соблазну отрастить себе те самые яйца, за которые я благополучно держу его уже не первый год. И пока эта так называемая прогрессивная публика будет мучиться непростым выбором, в попытке определить, где же скрыта та наёбка, что я им приготовил, будет поздно. Ибо безмозглые бараны, на которых, поверьте, автобусов хватит и в этот раз, снова выберут меня своим президентом ко всенародной радости и благополучию.

Кокошник опять сполз Президенту на лоб, и он снова привычным жестом, как бы утирая пот, передвинул его на место.

– Ясно. – Заключила журналистка. – Не могли бы вы немного рассказать об экономической политике вашей администрации? В чем вы видите будущее нашей экономики?
– Ну, – Президент развел сухими короткими ручками, – понимаете, такой термин, как будущее нашей экономики – это в лучшем случае оксюморон. Вообще, я бы не стал растрачивать эфирное время на обсуждение несуществующих в реальности вещей. Иначе мы с вами докатимся до того, что всерьез начнем рассуждать о Гендальфе Белом и о том, что гигантских орлов он мог бы вызвать чутка пораньше, пока Гондор еще держал оборону. Вы видите в этом смысл? Я нет.

Александр Васильевич выложил яичницу на тарелку и переключил телек на другой канал. Речи Президента, приправленные сермяжной лексикой и привычными народу матюками, всегда портили ему аппетит, который и без того в последнее время становился все хуже. Вот – мрачно подумал он, усаживаясь за стол – похоже, этого клоуна снова выберут. Блядская все-таки у нас жизнь. Никакого просвета.
Между тем, на экране появился симпатичный мужик, обмазанный пеной для бритья. Он улыбался, снимая бритвенным станком полоску за полоской, постепенно обнажая гладкие лоснящиеся скулы. Голос за кадром произнес: «Конечно, вы понимаете, что герой сейчас бреет нашим станком уже заранее побритую морду, которую мы выбрили ему совершенно другой бритвой, о которой вам не расскажем, так как она никогда не появится на рынке, ведь мы об этом позаботились. Поэтому покупайте только наши бритвы! Им реально нет альтернативы!»

Когда Александр Васильевич докончил яичницу из бледных безвкусных яиц и налил чаю в гранёный стакан, из дальней комнаты донеслись звуки грозной ритмичной музыки. Это был Имперский Марш Звездных Воинов. С работы звонят – понял Александр Васильевич. Но когда через полминуты он добрался-таки до мобильника, звонок прекратился. Попытка перезвонить не принесла желаемого результата. Приятный женский голос на том конце уведомил владельца телефона, что деньги на его счету снова закончились. «Подключайтесь к новому тарифу от «Мелафона» – «Иди нахуй!», вспомнил Александр Васильевич известный на всю страну слоган, «Мелафон» – Хочешь играть по своим правилам? – Иди нахуй!»
Делать нечего – подумал Александр Васильевич – придётся выйти пораньше, чтобы успеть скормить банкомату пару сотен. Да и в аптеку зайти не мешало бы – купленных в прошлом месяце лекарств едва ли хватит даже до обеда.

Облачившись в поношенный синий костюм, надев новые неудобные туфли и накинув на плечи серый плащ, Александр Васильевич выскочил из квартиры и спустился на лифте в холл, где его встретила одна из консьержек. На ее голове криво сидела пробковая каска, а на груди висел большой форменный бинокль. Как и все ее коллеги, она выглядела серьезной, грустной и чем-то озадаченной.
– Мужчина, – обратилась она к Александру Васильевичу, – вы из тридцать восьмой? Платить когда будем?
– За что на этот раз? – Уточнил Александр Васильевич, хлопая себя по карманам в поисках бумажника.
– За работу консьержек, разумеется. У вас за апрель недоплочено.
– Да зачем вы вообще нужны? – Беззлобно спросил он, отсчитывая купюры. – Все равно же ни фига не делаете. Сидите тут целый день, смотрите свои говно-сериалы, а в подъезде так и так мочой воняет. И стены все похабщиной какой-то исписаны.
Глаза женщины неожиданно заволокло странной мутью, она вытянулась, как морячок-новобранец и начала быстро и уверенно цитировать инструкцию, не особенно, впрочем, вникая в смысл произносимого:
– Работа консьержки – это очень ответственная социальная деятельность. Мы оберегаем покой жильцов, индуцируя в их сознании образ уверенной в правильности всего происходящего хозяйственной бабы, могущей не только войти в горящую избу и остановить скакуна, но и спасти вверенный ей подъезд от выдуманной правительством террористической угрозы, призрак которой давно и надёжно живет в голове каждого добропорядочного гражданина. Мы ведём невидимую войну с фантомными врагами государства, фронт которой проходит по коре и вашего головного мозга тоже.
На мгновение женщина замолчала, а потом добавила уже от себя:
– А нассал здесь ваш сосед из тридцать шестой. Пашка его зовут. Механик который.
– Ладно. – Сказал Александр Васильевич, протягивая женщине деньги. – Только прошу вас поберечь мою голову. Она не место для подобных баталий.
– А я чего? – Обиделась женщина. – Меня посадили, я и сижу. Можно подумать, мне больше других надо!
Александр Васильевич вышел из подъезда и тут же угодил левой ногой в свежую дымящуюся лепёшку лошадиного навоза. Вот тебе и на – подумал он – казаки чёртовы совсем распоясались. С трудом вычистив ботинок о бордюрный камень, Александр Васильевич поднял ворот плаща и теперь уже осторожно зашагал к отделению «Мастурбанка»*, чтобы совершить в виртуальном пространстве переливание набранных им в прошлом месяце очков с зарплатной карты на счет мобильного оператора.

Проходя по грязным весенним улицам, он привычно отмечал скопления молодых бездельников, уже распивавших, несмотря на ранний час, алкогольные коктейли на детских площадках и в скверах. Один из них – маленький лысоватый хмырь, с трудом держась на пьяных ногах вандалил из баллончика рекламный плакат, вмонтированный в стенку автобусной остановки. На плакате был изображён счастливый человек за рулём кабриолета. Ниже шёл текст: «Заходите на сайт probok-kak-by.net! Мы уже много лет делаем вид, что помогаем автомобилистам улучшить жизнь за рулём! Именно мы создали иллюзию, что вы можете влиять на отмену доверенностей и техосмотра! Заходите к нам, участвуйте в акциях и не забывайте кликать на рекламные баннеры, ведь именно они оплачивают тот кайф, за которым вы сюда приходите!». Лысый хмырь закончил свою работу, отошёл в сторону, и Александр Васильевич увидел корявую надпись, появившуюся внизу: «А вабще бабла у нас и так дохуя!»
Да – подумал он, провожая взглядом лысого, который поспешил присоединиться к одной из компаний – общественного протеста в наше время можно ожидать даже от спивающейся молодёжи. А что толку?

Вообще-то, несколько лет назад Александр Васильевич взял за правило не читать рекламные плакаты, не слушать рекламные сообщения и не смотреть рекламные ролики. Он понял, что разрушительная война за потребительские умы (о разновидности которой, в общем-то, и говорила консьержка) ведется в его собственном сознании, которое он почему-то вынужден предоставлять совершенно бесплатно в качестве поля боевых действий богатым людям при выяснении их отношений друг с другом. Мало того, приобретая в итоге товар, навязанный выигравшей стороной, Александр Васильевич как-бы оплачивал триумф этого победителя из собственного кошелька, но должен был вместо естественного раздражения испытывать странную иррациональную радость от совершенной покупки! 

Но одно дело выработать правило, и совсем другое – ему следовать. В общем, время от времени Александр Васильевич, с детства читавший всё подряд, все же обнаруживал себя за просмотром той или иной рекламной ахинеи, которой в окружавшем его пространстве всегда хватало с избытком. Сегодня на пути к банку его блуждающий взгляд наткнулся на два внушительных размеров объявления. Первое привлекло его внимание ярко-красной надписью «Универмаг». Дальше следовала расшифровка: «Маг Универсал. Наговоры, Проклятья, Привороты, Навороты, Повороты, Уговоры». Второе рекламировало некоего Тамаду-баяниста. На прибитой к дереву фанерной лопате с отломанным черенком легкомысленным курсивом было выведено: «Если у вас отсутствует воображение и вкус, если вы точно не знаете, зачем организуете торжество и если вы настолько тупы, что все эти вопросы никогда не возникали в вашем мозгу, то звоните нам! Поверьте, хуже точно не будет!» Александру Васильевичу захотелось плюнуть в этот плакат, настолько тот был пропитан неприкрытой отвратительной правдой. Но он, конечно, сдержался. И ведь всё равно позвонят – подумал он с отвращением.
***

Переступив порог «Мастурбанка», Александр Васильевич столкнулся с симпатичной девушкой в банковской униформе – шелковом купальном костюме с символикой организации и высоких кожаных сапогах. Девушка излучала добродушие и, казалось, была под завязку заряжена той самой эйнштейновской энергией, равной массе её упругого тела помноженной на скорость света в квадрате.
– Чем могу помочь? – Осведомилась она, слегка подпрыгнув на месте.
– Просто постарайтесь не вступать со мной в диалог. – Ответил Александр Васильевич. – Надеюсь, вы достаточно компетентны для этого?
– Конечно! – Радостно воскликнула девушка. – Это я могу! А то у нас тут целое отделение таких дур, вы себе не представляете! Только примитивные инструкции запомнить и можем!
К банкомату как обычно выстроилась внушительная очередь, но Александр Васильевич решил воспользоваться другим аппаратом, у которого не было ни одного человека. Успешно проведя платёж, Александр Васильевич поспешил покинуть эту автоматизированную доилку, ежемесячно высасывающую из него душу под видом бесконечных комиссионных сборов и процентов по кредиту за холодильник.

– Приятного дня, приходите к нам еще. – Улыбнулась девушка. – Впрочем, куда вы денетесь. – Добавила она и улыбнулась еще шире.
Александр Васильевич вышел на улицу и полной грудью вдохнул весенний воздух, насыщенный новыми сезонными запахами. Пахло свежим асфальтом, куриной шаурмой и жжёным мусором. Александр Васильевич достал мобильник, набрал номер и медленно побрел в сторону аптеки, вслушиваясь в нудные протяжные гудки.

– Кафедра. – Сварливо отозвалась лаборантка на том конце.
– Привет, Валя. Это Михайлов беспокоит. – Произнёс Александр Васильевич. – Ты звонила?
– Да, Саша. На тебя тут бумага пришла. Теплоход требует объяснений. Дерьмо через край.
– Что за бумага?
– Жалоба. Говорят, ты систематически нарушаешь положение «О равных конкурентных условиях». Мол, у твоих студентов знаний больше, а оценки ниже, чем у студентов других преподавателей, а это бросает тень на их, преподавателей, компетентность и репутацию. Тут много всего.
– Ладно, я буду минут через сорок. Разберемся.
Александр Васильевич, борясь с искушением бросить мобильник в первую попавшуюся урну, спрятал аппарат в карман и двинулся дальше. Следовало поскорее закончить утренние дела, так как теперь до начала занятий нужно было ещё и успеть в кабинет Ректора, которого за его невероятные размеры и густой бас прозвали Теплоходом.

В аптеке в этот ранний час было немноголюдно. Очередь состояла всего из двух человек. Старая бабка выбирала прокладки, а дорожный монах с полосатым жезлом на поясе и кожаным мешком на плече пялился на витрину с антипохмельными препаратами. На мешке старорусским шрифтом через трафарет было выведено: «Только для взяток». Александр Васильевич занял очередь за представителем закона и с грустью подумал: «во что мента ни выряди и как ни назови, нужны тысячи лет эволюции, чтобы он стал человеком».
Старушка расплатилась, а монах ткнул жирным пальцем в витрину, указывая провизору на нужное ему лекарство, и достал из мешка скомканные сальные купюры. Получив коробочку с таблетками, монах истово перекрестился, лихо отдал честь и величественно поплыл к выходу.

– У вас есть что-нибудь из этого? – Спросил Александр Васильевич продавщицу, протягивая ей рецепт.
– Из этого, к сожалению, ничего нет. – Сказала женщина. – Но есть одно новое лекарство, думаю, оно вам подойдёт.
– Дорогое? – Смущённо поинтересовался Александр Васильевич.
– Нет, напротив. – Ответила провизорша и выложила на стойку тюбик с какой-то мазью.

Александр Васильевич взял тюбик в руки и прочёл: «Поделом»** – совершенно новый лекарственный препарат на все случаи жизни! Злоупотребляли алкоголем, и теперь у вас болит печень? – «Поделом»! Вели беспорядочную сексуальную жизнь и подхватили триппер? – «Поделом»! Сломали ногу, простудились, порезались, забеременели, дожили до климакса или просто состарились? – «Поделом»! «Поделом» – панацея от всех напастей!»

– И что, хороший крем? – Недоверчиво спросил Александр Васильевич.
– Очень хороший. Все берут! Как говориться, хотели вылечиться за две копейки? – «Поделом»!
– Ладно, – сказал Александр Васильевич, – давайте ваш «Поделом». Больше ведь всё равно ничего нет.

Дальнейшая дорога до Института не заняла много времени. Пройдя через высокие чугунные ворота и поднявшись по выщербленным ступеням родного ВУЗа, Александр Васильевич с трудом открыл тяжёлую окованную медью дверь и поспешил незаметно проскочить будку охраны, но не тут то было.
-                   Документы. – Меланхолично произнёс казак в папахе, заблокировав турникет.
-                   Вот. – Сказал Александр Васильевич и протянул казаку паспорт нового образца, удостоверение профессора нового образца и справку из военкомата уже требующую замены, но всё ещё действительную.
-                   Сменку покажи. – Промычал казак, по пояс выглянув из окошка и тряхнув для острастки лошадиным хлыстом.
Александр Васильевич побледнел. Со всеми этими утренними хлопотами он совершенно забыл взять из дома сумку со сменной обувью, без которой вход в высшие учебные заведения был строго запрещен. Мгновенно осознав всю безвыходность своего положения, Александр Васильевич достал бумажник, вытащил две купюры и бросил их в фанерный ящик с той же надписью, что и у дорожного монаха – «только для взяток». Казакам, как сотрудникам Частных охранных предприятий, личные сумки пока не полагались.

Охранник удовлетворённо кивнул, перекрестил Александра Васильевича и исчез в окошке. На турникете засветилась зелёная стрелочка, и теперь уже Александр Васильевич  беспрепятственно прошёл в недра Института.

Чем занимался этот Институт, и каких именно специалистов он готовил, Александр Васильевич понимал не до конца. Всё это называлось «Научно-исследовательский Институт Хозяйственного Управления Внутренними Ресурсами Отечества», сокращенно –  «НИИХУяВРОт» в скобках – Государственная Академия. Это был один из трех оставшихся в стране ВУЗов, которые сумели вовремя сменить образовательный вектор, что в итоге и обеспечило им выживание. Семьдесят процентов учебного времени здесь отдавалось патриотическому воспитанию. Читались такие курсы лекций, как: «Введение в профессию чиновника», «История и теория патриотизма», «Проблемы демократического вероисповедания», «Основы коррупционной президентской монархии», полу-психологический курс – «Рабский менталитет добропорядочного гражданина», обзорный курс – «Жопа, как национальная идея» и пользовавшийся особой популярностью у студентов курс военного патриотизма – «Спасибо деду за победу», где слушатели должны были ознакомиться с подвигами славных героев прошлого, выучить названия и GPS-координаты столиц стран – врагов государства, а по окончании написать эссе на тему: «Павлик Морозов сегодня». Также в ряду прочего преподавались: йога, пилатес, Закон Божий и ОБЖ. В этом известном на всю страну заведении Александр Васильевич исполнял скромную роль профессора естествознания.
***

В приёмной у Ректора было сумрачно, прохладно и пусто. У дальней стены в массивной чугунной ванне, покоившейся на золочёных львиных ногах, лежала молоденькая секретарша и, вяло перелистывая мокрые страницы какого-то обширного документа, курила кальян. Мыльная пена, обильно украшавшая её причёску, время от времени спадала девушке на нос и та сдувала её, выпуская изящную струйку дыма.
-                   Здравствуйте, – учтиво произнёс Александр Васильевич, переступив порог, – я к Павлу Павловичу. Он вызывал.
-                   Присядьте, пожалуйста. – Сказала девушка, не отрываясь от своих занятий. – Павлик сейчас занят. Похмеляется с завхозом. Возраст уже не тот, не тот. – Печально вздохнула она и перевернула влажную страницу.

Александр Васильевич нашел у стены жёсткий стул, с кряхтением опустился на него и стал ждать. Он, вдыхая сладкий лёгкий дым, распространяемый в воздухе кальяном, уже было расслабился, готовый ждать хоть час, как вдруг массивная двустворчатая дверь ректорского кабинета распахнулась, и из проёма, хватая руками воздух, вывалилось грузное тело завхоза – проректора по Административно-хозяйственной Работе. Завхоз упал ничком на паркет, хрюкнул и затих. Из-под его лысой головы показался ручеёк крови.
-                   Вот скотина. – Услышал Александр Васильевич зычный бас Ректора, который в этот момент появился на пороге кабинета, заслонив широкий проём целиком. – А ведь я же говорил ему, что это опохмел, а не пати. Свинья чёртова. Вы ко мне? – Буднично обратился он к Александру Васильевичу. – Проходите.
-                   Убрать его? – Лениво спросила секретарша, перевесившись через бортик ванной и демонстрируя свою маленькую юношескую грудь.
-                   Тебе что, заняться нечем? – Пророкотал Ректор и шагнул из комнаты. – Сам доберётся. Не в первой.
И действительно, как только Александр Васильевич поднялся со своего места, Проректор по АХР привстал на четвереньки и иноходью двинулся к выходу. Кровь из разбитого лба отмечала его путь, оставляя чёрные пятна на лакированном полу. 

Оказавшись в кабинете Ректора, Александр Васильевич испытал то странное чувство, которое накрывало его всякий раз, когда он бывал вынужден посещать это место. Ему снова почудилось, что он находится в огромном слоновьем влагалище, куда по странному стечению обстоятельств попали: дубовый письменный стол, картина с изображением Петра Первого, гигантская двуспальная кровать с чёрным шёлковым бельём, тяжёлые алые гардины вместе с высокими окнами и он сам – в потрёпанном костюме и новых неудобных ботинках. Единственное, что выглядело уместно на фоне  мягких стен, обитых красно-розовым плюшем, был сам Ректор. Он медленно подплыл к своему месту, упёрся руками в массивную столешницу и, испустив одновременно вздох облегчения и стон нечеловеческого страдания, всей своей массой рухнул в глубокое кожаное кресло.

Глядя на Ректора, Александр Васильевич в очередной раз подумал, что никакой он, конечно, не Теплоход, а самое, что ни на есть недостающее звено в Дарвиновской теории эволюции между земноводным млекопитающим и белым китом. Ректор был не толстым, а просто гигантским. Он не производил впечатления мягкого добродушного человека, какими обычно бывают толстяки. Он выглядел, как неприступная скала, как утёс, о который вынуждены разбиваться все, даже самые сильные, океанские волны.

Между тем, Ректор окончательно утвердился в кресле, оправил ворот чёрной мантии, лихо сдвинул на затылок небольшой бирюзовый кокошник, полагавшийся ему по службе, скрестил на груди пухлые руки и пророкотал:
-                   Кто ты, маска?
-                   Я Михайлов Александр Васильевич, – ответил Александр Васильевич, – вы меня вызвали. Там жалоба, говорят, какая-то была?
-                   Жалобы были, есть и будут. – Веско заключил Ректор, перебирая бумаги. – А с вами, Михайлов, у меня разговор серьёзный. Скажите, Александр Васильевич, вы что себе позволяете?
-                   Я ничего не позволяю. Я учу студентов, получая за это гроши, которых вам не хватило бы и на педикюр. А вы чего от меня хотите?
-                   Вот, – удовлетворённо хмыкнул Ректор, – мы неожиданно и подобрались к самому главному! Как вы представляете себе суть вашей профессии?
-                   Ну, как? – Смутился Александр Васильевич. – Учить. Передавать знания. Поощрять талант и критиковать бездарность. Помимо этого, я считаю, что...
-                   Достаточно. – Перебил Ректор и откинулся в кресле. – Провал. Это, Александр Васильевич, полный провал. Как говорит наш Генеральный Президент: «Пасаны, это мимо». Дело в том, что вы заблуждаетесь в самых фундаментальных вопросах, связанных с образованием в нашей стране. Вы сейчас, пожалуйста, помолчите, а я немного поговорю. Коньяк, знаете ли, способствует. Так вот. Если бы дело обстояло именно так, как вы изволите думать, то я бы сейчас сидел в тюрьме, а вы, скорее всего, уже были бы академиком. Понимаете, к чему я клоню?
-                   Не уверен. – Александр Васильевич насторожился. – Поясните, пожалуйста.
-                   Зачем нужны знания? Как вы считаете?
-                   Можно долго перечислять, но в конечном итоге, знания нужны, чтобы выжить, разумеется.
-                   Да, – Ректор открыл шкатулку, извлёк из неё сигару и закурил, – сначала, чтобы выжить, потом, чтобы жить, а уже потом, чтобы жить хорошо. Но какие именно знания нужны, чтобы жить хорошо?
-                   Самые различные. – Александр Васильевич почувствовал вдохновение. – Чтобы построить дом, нужен, как минимум, топор, и необходимо знать, как этот топор изготовить. Чтобы поймать рыбу или убить зверя, человеку нужен соответствующий инструмент, я уже не говорю о постройке машины или ракеты. Здесь нужен целый комплекс знаний, который возможно передать только при помощи взвешенной и эффективной системы образования. Которая, в свою очередь, тоже является определённым инструментом...

-                   В чём-то вы, безусловно, правы. – Перебил Ректор. – Ибо, чтобы жить хорошо, нужны и машины и ракеты и дома. Но только зачем мне или вам знать, как их построить, если их можно просто купить или, упаси Бог, спиздить? Вот смотрите. Наша промышленность уже тридцать лет ничего не производит, все наши ракеты давно взорвались, все наши посевы давно сгнили, наша медицина никого не лечит, а наша наука ничего не знает, в результате известных вам реформ. При этом и спутники, и машины, и дома, и компьютеры, и даже искусственные органы мы имеем в полном объёме.
-                   Но кто-то же должен всё это произвести. Кто-то же должен...
-                   Тот, кто должен это произвести, тот это и делает. Это не наша с вами забота. Наша забота – это найти бабки, которые позволят нам всё это иметь. Вспомните, хотя бы Египетских фараонов. Они ничего не производили, но у них всё было.
-                   Но, – Начал, было, Александр Васильевич...
-                   Я понимаю. – Мягко перебил его Ректор. – Вам сложно представить себя на месте такого фараона. Оно и понятно, ведь на вашу бомжатскую зарплату нельзя не только купить хорошее лекарство от, скажем, подагры, но и толком перекредитоваться в Мастурбанке. Но тут вы сами виноваты. Были бы чуть поумнее, выбросили бы из головы ваши устаревшие догмы и прекрасно вписались бы в систему, как ваши коллеги преподаватели. А сейчас вы, не имея возможности купить всё необходимое, думаете только о том, как произвести это собственными руками или мозгами, подобно чумазым крестьянам на заре времён. И студентов учите тому же, а это очень, подчёркиваю, очень несовременно.
-                   Так чему же я должен их учить, по-вашему? – Растерялся Александр Васильевич.
-                   А ничему. Это будет самым правильным решением, так как научить их жить по нашим правилам вы не сможете, ибо сами этого не умеете. Поймите, такие люди, как вы, нам нужны лишь для того, чтобы прикрывать перед министерством образования нашу  полную некомпетентность. Что позволяет, в свою очередь, министерству прикрывать свою некомпетентность перед правительством, что позволяет правительству делать это перед Президентом, а ему перед всей страной. Впрочем, такие слова, как «компетентность» и «образование» – это всего лишь дань традиции, ибо ни того, ни другого у нас давно не осталось. Сейчас время дилетантов, Александр Васильевич, и такие люди, как вы, исторически не востребованы. Точнее востребованы, но только на наших условиях.
-                   Но вы понимаете, – Александр Васильевич сделал шаг вперёд, – что я не согласен, что я могу...
-                   Что вы? Ну что вы можете? – Устало произнёс Ректор. – Уволиться, послав нас к чёрту? Вы думаете, что мы не найдём вам замены? Да, вы правы. Замены вам нет, и без вас мы просто будем сосать, простите, хуй. Но всё дело в том, что этот, с позволения сказать, хуй мы и так сосём уже много лет и кое-что – Ректор обвёл руками пространство кабинета – из него высасываем. Вы учите студентов быть критичными и разумными. Вы говорите им, что знать – важнее, чем верить, и что думать – важнее, чем знать! Но вы посмотрите вокруг! Ваша позиция, выражаясь языком вашей же профессии, просто не выдерживает эволюционного давления в границах нашей с вами культуры! Всё, что им действительно нужно знать, так это как лизнуть правильную жопу, чтобы иметь возможность лизнуть другую жопу, ещё более правильную. А когда у них, благодаря этому, появятся кое-какие средства, они должны будут уметь подставить собственную задницу для лизания тому, кто делает это лучше других. И вот этому-то как раз вы научить не можете. Отсюда все ваши проблемы. Ведь вы не способны понять самого главного – в нашем институте штат бухгалтеров в полтора раза больше, чем штат так называемых преподавателей. О чём это говорит?
-                   О том, – печально заключил Александр Васильевич, – что до образования вам нет никакого дела, а все, что вас интересует, это возможность хапнуть побольше, используя нас, как рабов. О том, что у вас нет никакого конкретного отношения к действительности, а есть только взаимоотношения с другими людьми, такими же ушлыми, как и вы. О том, что талант вы подменяете лояльностью, компетентность – пригодностью, а навыки – платёжеспособностью.
-                   Вот. – Удовлетворённо хмыкнул Ректор. – На этот раз мы, кажется, друг друга поняли. Работайте как следует, Михайлов. И не будьте таким унылым – один ведь раз живёте!
***

От Ректора Александр Васильевич вышел в наимрачнейшем состоянии. Дойдя до своего кабинета, где помимо него работало ещё несколько таких же преподавателей непрофильных дисциплин, он уселся за рабочее место и, чтобы как-то отвлечься от печальных мыслей, стал проверять курсовые работы. В подобной профессиональной рутине Александр Васильевич всегда находил покой, пребывая в котором, чувствовал себя частью чего-то Великого и Светлого. Но на этот раз Великому и Светлому было угодно вышвырнуть Александра Васильевича в Низкое и Мерзкое уже после десяти минут работы. А случилось это сразу после того, как в помещение вошёл Заведующий кафедрой Фарфоров Алексей Алексеевич.

Александр Васильевич не сразу понял, кто именно появился в дверях, так как на Фарфорове был надет резиновый противогаз с длинным шлангом и внушительным фильтром, прикреплённым к поясу. И только разглядев на груди вошедшего квадратный карман с надписью: «Только для доносов и взяток Ректору», Александр Васильевич встал со своего места и протянул кафедралу руку.
-                   Здравствуйте, Александр Васильевич, – промычал Фарфоров сквозь клапан, отвечая на рукопожатие, – как здоровье?
-                   В последнее время неважно. – Признался Александр Васильевич.
-                   Поделом! – Ответил кафедрал, стягивая противогаз. – Новое лекарство. Очень рекомендую. Слышал, вы посетили Теплохода?
-                   Да. Был разговорчик. – Александр Васильевич пожал плечами. – Не знаю, что и думать.
-                   И нечего тут думать. – Кафедрал сочувственно улыбнулся. – Работать. Надо просто работать, а будете много думать, так совсем скопытитесь. Никакой «Поделом» не поможет. Вот примерьте.
Фарфоров протянул Александру Васильевичу противогаз.
-                   Новое постановление. Всем сотрудникам немедленно пройти антитеррористическую подготовку. На нашей кафедре остались только вы и Кац. Кац сейчас под следствием, поэтому его хер разыщешь, а вы – вот он, как живой! Надевайте!
-                   Знаете что? – Не выдержал Александр Васильевич. – А не пойти бы вам...
-                   Надевайте, надевайте. – Прервал его кафедрал. – Разговаривать будем потом. Ведь сами себя задерживаете.
Александр Васильевич оглянулся, как-бы ища поддержки у коллег, и только тут обнаружил, что все они: и инженер, и геодезист, и математик, и философ, и даже лаборантка Валя смотрят на него сквозь мутные круглые стёкла таких же точно противогазов времён второй мировой. Находясь в некотором оцепенении от увиденного, Александр Васильевич медленно принял из рук Фарфорова нехитрое резиновое устройство с длинным хоботом и в два приёма натянул его на голову.
-                   Как себя чувствуете? – Спросил Кафедрал, привстав на цыпочки и заглянув Александру Васильевичу поочерёдно в каждый глаз.
-                   Плохо. – Признался Александр Васильевич. – Как всегда плохо.
-                   Вот видите, – улыбнулся Фарфоров, – для вас это дело привычное! А вот завхоз, старый маразматик, совсем облажался. Натянул его вверх ногами, а потом заблевал изнутри. Говорят, чуть не захлебнулся. А вот вы, я вижу, молодцом! Походите так полчаса и в медпункт. Они там давление должны померить, пульс и взять анализ на вирус «Эпштейна-Барр».
-                   Но у меня же лекция через двадцать минут! – Промычал Александр Васильевич.
-                   Лекция подождёт. – Веско заключил Кафедрал. – Вы что, Михайлов, совсем ничего не понимаете?
Тут Александр Васильевич чуть было не признался, что действительно ничего не понимает, но, припомнив разговор с Ректором, вовремя одумался, кивнул головой и вышел из кабинета.
***

В медпункте было людно. Здесь собралась, наверное, треть всего преподавательского состава Института. Половина присутствующих, тяжело дыша, мотала хоботами, озирая пространство сквозь запотевшие окуляры, а другая половина испытывала на себе иные средства антитеррористической защиты. Восемь или девять пожилых профессоров облачились в альпинистское снаряжение – их рыхлые тела были крест на крест стянуты кевларовыми ремнями, на которых болтались жумары и спусковые механизмы. В руках у каждого был короткий репшнур, завязанный десятком косых неряшливых узлов. Здесь же находились трое инвалидов-колясочников с бейсбольными битами наперевес, четыре доцента с чёрными повязками на глазах, которые пытались общаться морзянкой, отстукивая сообщения китайскими палочками, а в дальнем от Александра Васильевича углу расположились две женщины. Они, мешая друг другу, безуспешно в четыре руки собирали ржавый пистолет системы Макарова.

Александр Васильевич нашел свободное место на одной из коек, которые выполняли здесь роль диванчиков для посетителей, и прислонился к прохладной стене, прислушиваясь к тому, как медленно выравнивается его дыхание. Всё происходящее напоминало ему что-то уже виденное ранее – столь же нелепое, тоскливое и трагичное. Что-то злое и бесчеловечное, но побеждённое, в итоге, чем-то лихим и безрассудным, чему он теперь не мог придумать названия. Впрочем, Александр Васильевич помнил, что всё это было во сне, но подробности, которые утром ещё хранила его память, теперь исчезли, растворившись в ворохе новых реальных воспоминаний.

Вокруг разговаривали. Александр Васильевич невольно прислушался к диалогу между директором институтского музея и системным администратором Ниной. Слова директора звучали приглушённо (ему мешал всё тот же одиозный противогаз), а Нина звонко верещала, периодически постукивая друг о друга кулаками в боксёрских перчатках, делая ложные выпады и тут же уходя в глубокую защиту, что не оставляло воображаемому противнику никаких шансов на победу.
-                   Понимаете, Нина, – говорил Директор, – так устроен мир. Тут ничего не поделаешь. Я и доносил на него, и клеветал, и заносил двум прокурорам, и даже молебен заказывал – один хер. Никакого результата.
-                   Да вы, Николай Максимович, – сисадминша провела мощный хук слева и отступила на шаг, – не переживайте. Ведь вы ещё больший мудак, чем он, а значит, имеете полное право занять его должность.
-                   Так-то оно так, да что толку? Проректоров, в конечном итоге, назначает Теплоход, а они с ним лучшие друзья.
-                   Теплоход выбирает себе друзей по принципу «расслабь очко – завороти ебало». – Нина снова ушла в защиту. – Сумеете правильно себя поставить, держа язык за зубами, и всё у вас получится. Я же всю их переписку читаю. Знаю, о чём говорю.

«Школа, – припомнил Александр Васильевич цитату из любимой книги, – гнездо мудрости. Опора культуры».

-                   Да я б свалил, да куда валить-то? – Вопрошал один аспирант другого, такого же очкастого и невзрачного. – Куда? Где я такой нужен с моей-то квалификацией? Диссертация на тему: «Анализ эффективного пиар-менеджмента на примере центральных районных больниц Орловской области». Нобелевка, не иначе!
-                   Да вали ты куда хошь! – Раздражённо отзывался второй. – Граница с Европой пока ещё открыта. Там у них, говорят, почтальонов не хватает.
-                   Чтобы я почтальоном! – Реагировал первый. – Восемь лет учился, как чмо! Прогибался, как последний пидарас! И всё коту под хвост? У них ведь там наши заслуги ничего не значат! Там у них, хоть ты депутат, хоть ты инвалид, хоть ты...
-                   Почтальон. – Подсказал первый.
-                   Что ты привязался со своим почтальоном? Ты лучше скажи, тебе Оксанка дала или нет?

Жизнь, – думал Александр Васильевич, – такая странная и непостижимая жизнь. Может, я слишком стар для всего этого дерьма? Или попросту туп? Что я здесь делаю? Ведь если посмотреть на всё со стороны, то получается, что пожилой преподаватель, доктор наук, вместо того, чтобы читать лекцию студентам, то есть выполнять свои прямые обязанности, сидит в противогазе на больничной койке и злится оттого, что не может понять, как устроено мышление тех мудаков, что его окружают. Может быть прав очкастый, и пора валить? Но, действительно, кому я там нужен? Впрочем, здесь я...
-                   Михайлов! – Крикнула неожиданно появившаяся медсестра. – Ну, где вас черти носят?
-                   Здесь я! – Поднял руку Александр Васильевич.
-                   А должны быть здесь. – Ещё громче крикнула сестра, и указала пальцем на распахнутую дверь врачебного кабинета. – И снимите этот чёртов противогаз. Вы похожи в нём на муравьеда-гидроцефала. Какой идиот на вас его напялил? У вас по плану обучения – сестра сверилась со списком – должен быть парашют или в худшем случае пожарный гидрант!
Александр Васильевич поднялся с койки и, чувствуя себя полным лузером, двинулся к распахнутой перед ним двери.
***

Через полчаса, закончив наконец-то неприятные медицинские процедуры, Александр Васильевич обнаружил, что настала большая перемена, а, стало быть, время обеда. Он спустился в студенческую столовую, отстоял очередь в кассу, потом – очередь к раздаче и, найдя себе место под вывеской: «только для преподавателей и уборщиц», приступил к потреблению того, что здесь называлось едой.

Он уже докончил соевые тефтели и перешёл к компоту из сухофруктов, когда его трапезу грубейшим образом прервали. Кто-то хлопнул Александра Васильевича по спине ровно с такой силой, чтобы это приветствие могло считаться дружеским, но компот всё же брызнул через нос. Неожиданным гостем оказался чеченец Камаз Отходов*** – простодушный физрук сорока лет в лакированных ботинках и спортивном итальянском костюме фирмы «Merda» с лампасами и стразами.
– Везде тебя ищу, братан! – Сказал он, устрашающе улыбаясь сквозь густую бороду. – Тут на тебя Чупа-чупсы пришли, а тебя нигде нет. Я и в спортзале искал, и в раздевалке… Вот, держи. – Отходов протянул Александру Васильевичу три завёрнутых с пёстрые обёртки леденца, скреплённые зелёной резинкой.
– Что это? – Спросил Александр Васильевич, с трудом глотая воздух.
– Как что? Я же говорю, Чупа-чупсы на голосование! Выборы же скоро! Тебе снова оказана честь проголосовать за нашего Президента. Представляешь, – Отходов засиял, – в этом году мне тоже Чупа-чупсы дали! Признали, а как иначе? Всё-таки пять лет уже хуеварю!
– Спасибо, Камаз. – Александр Васильевич высморкался в салфетку. – Оставь их себе. Я в этом году на выборы не пойду.
– Как так не пойдёшь?!! – Возмутился Отходов. – Ты что, братишка, родину сваю не любишь?
– Понимаешь, Камаз, – Сказал Александр Васильевич, стараясь держать себя в руках, – Кого и что я люблю, это не твое дело.
– А вот ещё как и моё! – Отходов засучил рукава, обнажив пухлые волосатые руки. – Мне сказано, дать тебе Чупа-чупсы и объяснить, что к чему. А если в залупу полезешь, разъебать табло. Ты, Василич, не в обиду, только беспредела больше не будет. Много вас таких безответственных развелось! Раньше ходили, как миленькие, а теперь зажрались совсем! Тут, понимаешь, спину гнёшь с утра и до вечера этим малолетним тёлкам, которые сами не знают, чего хотят, а потом тебе ответственное поручение дают. Ты бы сам как на моём месте поступил?
– Пошёл бы в оружейку, запер дверь изнутри, – Александр Васильевич поднялся и залпом допил компот, – выстрелил бы из пневматики себе в живот и умер бы от сепсиса в страшных мучениях.
– Ну, ты мужик! – Уважительно заключил Отходов, опуская рукава. – Я б так не смог! А Чупа-чупсы возьми, отсосёшь их на месте. Там отмечать будут, кто пришёл, а кто сдриснул. Отправляемся четвёртого в восемь утра от памятника Лихачёву. Идти нам минут тридцать, так что трёх сосунков должно хватить на всю дорогу. – Отходов помолчал секунду, и добавил веско. – Мы же тут с тобой не просто так – за всё нужно платить, брат, за всё.
***

В течение всего оставшегося дня Александр Васильевич чувствовал себя странно. Его тело перемещалось, проводило занятия, что-то говорило, жало руки и даже пару раз улыбнулось, но сам Александр Васильевич при этом не присутствовал. Он на какое-то время просто выпал, а точнее ввалился внутрь своей материальной оболочки, как бы ментально превратившись в своеобразную бутылку Клейна. Всё, что происходило вокруг, просто скользило по бесконечной поверхности его психики только для того, чтобы попав, казалось бы, внутрь, беспрепятственно выйти наружу без каких-либо изменений. Пребывая в таком состоянии, Александр Васильевич, оказавшийся вечером перед включённым телевизором в комнате отдыха, не нашёл (да и не искал) причин, чтобы выбрать программу по вкусу, вырубить ящик или просто пойти, наконец, домой. Он просто уставший и опустошённый сидел и смотрел передачу под названием «Ни слова правды» по центральному правительственному каналу. 
– Сегодня у нас в гостях – говорила ведущая – известный общественный деятель, философ, священник и депутат Государственной Думы Отец Чарли Всеволодов. Здравствуйте, Отец Чарли.
На экране возник человек средних лет в грубом чёрном подряснике, небольшом чёрном же кокошнике и с массивной золотой цепью на шее. Его рыжие волосы были лихо всклокочены (намёк на лояльное отношение к прогрессивным фрилансерам), а густая борода перетянута тонкой трёхцветной ленточкой – символом поклонения традиционным ценностям.

 Добрый день, дорогие мои плевела и вы, уважаемая заблудшая овца. – Голос святого отца был глубоким и бархатистым, как раскаты далёкого, но неизбежно приближающегося грозового фронта.
Ведущая как-то странно хихикнула, давая этим понять, что она хоть и довольно умна, но вынуждена играть роль глупой женщины, только притворяющейся умной.

– Отец, Чарли, – обратилась она к священнику, – скажите. Через две недели вся страна празднует десятую годовщину Великого Объединения Церкви и светской власти. Расскажите нам, чего удалось достигнуть совместными усилиями духовенства и чиновничества за эти десять лет? Нам есть, с чем друг друга поздравить?
– Нам, разумеется, есть, с чем друг друга поздравить, но и упрекнуть, конечно, найдётся за что.
– Например?
– В материальной сфере мы, действительно, очень хорошо продвинулись. Церковь и раньше имела значительные привилегии в сфере торговли табачной и спиртной продукцией, но сейчас для нас в этой области наступили просто, можно сказать, райские времена. Барыжим в открытую, никого не стесняясь. Всё-таки лобби в Думе – это серьёзная штука. Также обстоят дела и с чёрным рынком драгоценных металлов и камней. Как вы знаете, мы за бесценок скупаем краденые ценности, чтобы наши храмы и духовные лидеры выглядели нарядно и празднично, на радость прихожанам и во славу Господа. Всю нашу прибыль мы распределяем теперь по трём основным направлениям. Первое – это личные нужды высшего руководства церкви. Второе – это оформленные в рамках закона взятки и поощрения. И третье – это нужды народа. Ведь именно мы на свои собственные средства, наконец, убрали из всех населённых пунктов страны сатанинские памятники Ленину и понаторкали вместо них огромные кресты, в отличие от памятников, правда, не выдерживающие никакой художественной критики.
– Я так понимаю, – вклинилась ведущая, – что тут мы плавно переходим как раз к недостаткам?
– Можно и так сказать, потому что с духовной стороной вопроса у нас пока не всё гладко.
– Расскажите подробнее.
– Рассказываю подробнее. Раньше, в годы политического безвременья, у Церкви было много прихожан. Они, натерпевшись унижений друг от друга, добровольно посещали наши храмы, где целовали идолов, падали на колени перед ликами, и, в общем, продолжали унижаться, но уже публично и с нашего благословения, под красивую музыку или песнопения. Они, чувствуя над собой власть отцов, начальников и чиновников, в конце концов понимали, что власть Бога – единственная власть, не подверженная критике. Отец может жестоко избивать, начальник сексуально домогаться, а чиновник открыто растлевать, но любому из них можно было как следует вломить, используя всё: от рессоры трактора «Беларусь», до Уголовного Кодекса. Единственное, чего они не могли сделать, так это дать по башке за все перенесённые страдания главному боссу – Богу. Это всегда напоминало мне ситуацию с ребёнком, которого забросили в угольную шахту и сказали: «Теперь ты живёшь здесь. Можешь страдать, а можешь что-то тут полюбить, дело твоё. Мы будем вечно сидеть наверху в тёплом офисе, а ты медленно подыхать от угольной пыли, но ты должен верить, что мы тебя любим. Если захочешь с нами связаться, бейся головой о стены выкопанного тобой ствола, который чем глубже, тем лучше резонанс. Мы тебя, правда, всё равно не услышим, но, по идее, тебе должно полегчать. И не забывай отправлять наверх никому здесь не нужные, но полные до краёв вагонетки, иначе, попадёшь ещё глубже – в ад, где тебе станет значительно хуже».

Конечно, сама концепция Бога – это сказка, ложь, но с ней нам жилось куда легче, чем сейчас, когда мы все согласились, что земным и единственным воплощением нашего божества, является первое лицо государства, такой Бог-чиновник. Понимаете, люди ведь вполне осознанно верили во всю эту противоречивую модель лишь потому, что это примиряло их с действительностью. Они априори прощали Бога, закрывшегося в небесном «офисе», за всё, и поэтому могли простить кого угодно. Это было золотое время. Люди врали друг другу и себе. У них были тайны, а религия считалась чем-то очень личным и интимным, как вставная челюсть или мужские стринги. Веру не нужно было обсуждать или критиковать, ведь она тотчас теряла всякий смысл. А посмотрите, что происходит сейчас! Вокруг одна сплошная правда, а мы так и не стали счастливее!

– Это что же получается? – Искренне удивилась ведущая. – Вы выступаете за развал единой власти? Если я не ошибаюсь, то на языке нашего Генерального Президента всея Руси – это зовётся крамолой, а согласно церковной терминологии – ересью, и карается колесованием с занесением в личное дело!

– Да бросьте вы. – Отмахнулся отец Чарли. – Всё, что касается обсуждения вопросов веры и Бога – по определению является крамолой и ересью. И я вовсе не выступаю против существующего порядка вещей. Я только говорю о том, что пора уже перестать говорить и думать правду, и хоть иногда позволять себе немножечко соврать. Пусть сначала это будет нелегко, но потом мы привыкнем, и вы увидите, как сразу изменится наша жизнь! В конце-то концов, в любой шахте уголь рано или поздно закачивается!

– После чего, её обычно затапливают. – Сказала ведущая, неожиданно для себя самой выйдя из роли. – Впрочем, будем надеяться на лучшее. – Снова глуповато улыбнулась она. – Скажите, какие приготовления к празднику Великого Объединения вы проводите?

– Всё, как обычно. Мы готовим военный парад, салют, и митинг. После чего наш Президент лично отслужит молебен о неожиданном, но неизбежном наполнении иссякших нефтяных месторождений…
***

Александр Васильевич брёл домой по тёмным неприветливым улицам и в первый раз в жизни молился. Гасли витрины магазинчиков, медленно проезжали редкие такси, освещая себе путь жёлтыми фарами, тем самым делая весь остальной мир ещё темнее, и нервно мигали светофоры. Боже, думал Александр Васильевич, зачем ты меня оставил здесь? Почему не забрал вместе с женой, два года назад или почему так и не даровал мне немного тихого счастья? Боже, если ты существуешь, то всё происходящее на твоей совести, ведь я уже сделал всё, что мог. Если же тебя нет, то мы сами виноваты, а это куда страшнее и подлее, ведь мы же не хотели так. Боже, ты просто обязан быть, ведь в противном случае нам просто не на кого взвалить вину за несовершенство этого мира. Боже, я верю в тебя. Пусть ты всего лишь сказка и ложь, но ты должен быть с нами. В конце-то концов, ты многолик и всемогущ, и никто не вправе утверждать, что ты не мог бы явиться к нам в облике прекрасной лживой сказки. Вернись к нам. Дай мне знак, помоги.

Александр Васильевич уже подходил к своему подъезду, как вдруг услышал тихое приветливое лошадиное ржание. Разглядев в полутьме силуэт высокого стройного скакуна, Александр Васильевич медленно подошёл к животному и присмотрелся. Конь, а это был именно конь, стоял под седлом и меланхолично щипал пыльную придорожную травку. Александр Васильевич дотронулся рукой до тёплой и слегка колючей щеки жеребца, провёл пальцами по густой чёрной гриве и спросил:
– Где же твой хозяин, дружок?

Конь посмотрел одним глазом на Александра Васильевича, что-то фыркнул в ответ и вернулся к своему занятию.
Только тут Александр Васильевич заметил подошвы огромных кирзовых сапог, торчавших из ближайшего куста шиповника. Раздвинув тонкие колючие ветки, и наклонившись, Александр Васильевич, обнаружил спящего пьяным сном казака. Его фуражка валялась неподалёку, мундир был расстёгнут, ножны пусты, а белую застиранную сорочку покрывали какие-то коричневые пятна.

То, что неожиданно созрело в голове Александра Васильевича, нельзя было назвать полноценным планом, однако с этого мгновения все его действия приобрели юношескую резкость и военную чёткость.
Александр Васильевич схватил поводья, вдел левую ногу в стремя и с лёгкостью, припомнив армейскую службу, вскочил в седло. Медленно развернув коня, он проскакал вдоль дома, вывернул на проезжую часть и, постепенно разгоняясь, двинулся к западной границе города туда, где только что село тёплое красное солнце. Он решил скакать всю ночь и весь день, а если потребуется, и следующую ночь, и следующий день, пока не доберётся до тех самых людей, которым совершенно не нужен.

Александр Васильевич знал, что по правде он не мог себе этого позволить. Он знал, что ни ему, ни тем более животному не выжить в диких условиях за кольцевой дорогой. Но он только ухмыльнулся, подёрнул поводья и «пришпорил» коня. Ведь именно сегодня на его стороне была упоительная и красивая ложь.


* "Мастурбанк" - sms-ка, пришедшая мне от Германа Могилевского.
** "Поделом" - Название лекарства, придуманного Сашей Никульшиным.
*** Камаз Отхотов - имя т.н. чеченского террориста, придуманное Петей Наличем и Серёжей Соколовым. Его сообщниками являются: Ушат Помоев, Заплыв Морпехов, Парад Уродов, Забег Дебилов, Салон Диванов и т.д.


24.06-04.07.2013. Москва – Селигер - Москва.