6.

Сначала я поселился в клоповнике. Клопов там, правда, не было, так как они существа достаточно брезгливые. Внизу из такси меня сразу встретил молодой узбек, и по-русски проводил на четвёртый этаж почти даже не матерясь. Я не подозревал, что в километре пешком от Святой Софии может существовать такая туристическая пердь. Но я тут же взял полбанки белой, пилав, острых маринованных перчиков, и всем местным отомстил за гостеприимство. Было три часа ночи. Назавтра у меня полагался день рождения, и я его отметил уже с похмелья. Хорошо получилось. Израильские друзья через востап посоветовали мне Лёню. А он нашёл в Стамбуле спящую ячейку, лидером которой был некий Лёва, что всё время пребывал в депрессии и-таки спал, поэтому с ним я так и не познакомился. Сидели в ирландском пабе в Кадикёе. Когда все узнали, что я сегодня родился сорок два года назад, повели меня есть балык-дюрюм. Было вкусно, но через месяц я нашёл лучше. Значительно лучше. Место – Каракёй называется. А там нужно искать самую чморную и вонючую лавку с надписью по-русски «рыбная обёртка». Я серьёзно.

Потом, пока Полина продавала в России наши машины и собирала чемоданы, я жил три дня на крыше апарт-отеля, потому что в октябре было очень тепло и видно море, а спускаться на первый этаж в квартиру и лезть потом обратно наверх казалось напрасной тратой времени. Это происходило уже совсем рядом с Голубой Мечетью. Как только в Чечне мирятся с таким названием?

Потом мы десять дней жили вдвоём с Лёней. Это было у метро «Левел 4». На пятый уровень мы так и не перешли, остались просто друзьями. Апарты были, надо сказать, блядскими. Лёня ждал приезда девушки, а я Полины с Нестором и собачкой, поэтому нам было не до шашней с местными. А квартира позволяла. Два уровня, три террасы, четыре сортира, пять уже не помню чего. Лёня купил сковородку, разделочную доску, нож и точилку для него. Я зацепил говядины и овощей, и нам пригодились все Лёнины покупки. Короче, если бы не наша любовь к переменам, жили бы мы так ещё долго и ничего б не чаяли.

Когда, наконец-то, прилетела Полина, я бросил Лёню и переехал на Османбей. Это была полуторакомнатная квартира в цокольном этаже, откуда пятьдесят метров вниз – трущобы, а сто наверх – бутики, парки, фуникулёры и метро. У нас постоянно ломался газовый котёл, который я чинил по инструкции, переведённой Гуглом с турецкого. Было жарко. Когда я гулял с собакой Йолкой, местные кошки сбивались в стаи и нападали на нас. Не шучу. Это жутко.

Там существовала такая улица, она называлась Куртулуш. Теперь мы с Полиной в любом городе, где нам доводится жить, называем подобную улицу именно Куртулушем. Это такой линейный объект, где сосредоточены все мясные, табачные и зеленные лавки, все самые местные запахи, цвета, звуки, а также ремонтные работы, перекладки кабелей и замены плитки. Ещё, если кто хочет устроить настоящий годный скандал или попасть в ДТП, то на Куртулуше – самое оно. Нет лучше и очевиднее места.

Но нам там надоело, а хозяин отказался продлевать аренду, и через месяц мы переехали в большую уже квартиру на Голубом Озере. Здесь тоже ломался котёл, но спальни было две, окна в пол, и под окнами рынок по четвергам. Под другими окнами обнаружилось само озеро и парк, где каждое утро мне полагалось два часа прогулки с собачкой и Нестором, час из которых Нестор спал, а я пинал собачий мячик и учил зачем-то английский по аудио курсу. Здесь мы встретили новый две тысячи двадцать третий. К нам пришёл Лёня с девушкой Настей и не только. Гости принесли винегрет, а я сделал оливье по-турецки и скумбрию под шубой. Но о еде я потом расскажу. Следом появились друзья из Израиля, которые когда-то и посоветовали Лёню. Закончилось тем, что через неделю мы вызвали такси и покатили в Тбилиси на улицу Ивана Джавахишвили. Ну, самолёт там тоже немного поучаствовал, разумеется.

В Тбилиси нам ещё из Турции приглянулась одна квартира с закрытым двориком, где собака может гулять автономно, без помощи человека, а желательно ещё и кормиться какой-нибудь местной падалью. Квартира была странная, но именно в ней Нестор научился ходить, а я пару раз даже разучился. Сказалась хинкально-чачная диета. Там на полках стояли гипсовые бюсты, стены украшала неплохая живопись, а из стены в кабинете угрожающе торчало гипсовое экорше головы хомо-сапиенса. Уютный был склепик. Я сделал себе рабочий стол из телевизорной коробки и писал научно-фантастический детективный роман «Ы-23». До сих пор пишу. На местном Куртулуше, возле метро Марджанишвили, продавалось всё, что было нужно для жизни, а из Парижа прилетел мой брат 2 Лёша. Мы пили вино и слушали его рассказы про Францию, где он студент и гражданин.

Потом Лёня с Настей решили пожениться в Тбилисском доме юстиции, и кто мы такие, чтобы возражать. Они прилетели, поселились рядом, и мы несколько дней дружили семьями. У них сквозь дом росло дерево. Потом я пошёл на работу, которая была в «Кера Спейс» на другом берегу Куры почти в горах. А потом мы снова переехали. Мы знали, что это будет наше последнее пристанище в Грузии, так как МВД Франции наконец-то выдало нам гуманитарную визу руками добрых грузин. Квартира была в турецком стиле, поэтому всё было красиво, удобно, но постоянно ломалось. Газового котла, слава Аллаху, не было. И тут Полина узнала, что снова беременна, ещё со времён Османбея.

Переезжали мы пешком. Новая (следующая) хата находилась в восьмистах семидесяти четырёх метрах от старой (предыдущей). «Побольше цыганщины, товарищи цыгане!» Обвешанный тюками, чемоданами и собачкой я прокладывал путь в будущее. Шесть раз туда, и пять обратно. Поселились сносно на втором этаже. Почти каждое утро я брал Нестерито, и отправлялся на прогулку через Сухой мост к мастерской художника Темури Кулиани. Там мы с ним пили растворимый кофе, тёрли за живопись, курили сигареты и наслаждались обществом замечательной девушки Тани, поселившейся в той же арке. Она актриса. Тут я умолкаю.

Но ненадолго. В жизни каждого человека наступает момент, когда ему необходимо покинуть Тбилиси. В Париж мы летели пять часов, и порядком возненавидели всё. Брат Лёша в Шарль де Голе вручил нам сим-карту с безлимитным инетом, погрузил весь наш багаж в свою «Твинго», а мы ломанулись в метро, чтобы успеть на последний поезд до Монторжка, или, как говорят во Франции, – Монтаржи, где нас ожидало следующее пристанище. Но на поезд мы опоздали. Никак не могли найти нужное направление. Полина где-то увидела, что указатель на Монтаржи направо, а Сорти налево. Но сколько бы мы не искали, все дороги почему-то вели именно в Сорти, что по-французски означает «выход». Это мы сильно потом узнали. Короче, заночевали в Париже, где и прожили один день. Тут не то, чтобы рассказать совсем нечего, но квартира не наша, пусть останется загадкой. Хорошая квартира, которую арендует мой брат. С камином, что нельзя топить.

В Монторжке (это Бургундия) ко мне вернулась надежда, что я всё ещё могу стать баловнем судьбы, а Полина с Нестором уж как-нибудь приспособятся к моему новому статусу. И они уже даже было начали, но пришлось съезжать на неделю раньше оплаченного времени, без возможности возврата средств. Чёрт с ним, с баблом, но квартиру жалко. Полина говорила, что не представляет, как люди могут жить в таком сказочном месте. Город реально размером с Торжок, но. Расскажу о нём в другой раз. Он того стоит. Канал, яхты, парки, огороды, дачники, рыбаки, пасеки, леса с грибами. Центр города очень напоминает Венецию, но лишь напоминает. В общем, жить можно.

Поехали мы в социальную службу под Парижем, чтобы зарегистрироваться в качестве беженцев. Нам до этого обещали, что процедура займёт две, тире, три недели. Мы на всякий случай продлили аренду хаты, а она, процедура, заняла, стерва, четыре дня. Отказаться нельзя, иначе не дадут жильё и пособие, а без них бытовать тяжело, даже обратно до Джавахишвили не добраться – ларов не хватит. И отправились мы в общагу, предварительно сдав собачку Лёше в Париж, так-как с животными не селят.

Есть такая деревня, Крёли называется. Один замок, одна гостиница, одна парикмахерская, один парк, булочная, табачная, церковь, мэрия, школа, наша общага и фабрика «Нестле». Но сначала мы приехали в Кан. Нам заранее выдали адрес социального центра, куда нужно явиться и, собрав оставшуюся волю в кулак, жить в нём, пока не дадут что получше. Это в промышленной зоне, на канале такой загон, где стоят строительные бытовки, между которыми бродят грязные куры и клюют бычки. Увидев всё это, Полина решительно сказала: «нет, уходим» и я возблагодарил Яхве, что умею говорить «нет, подожди» и задавать вопросы по-английски. Нам тут же объяснили, что жить здесь не придётся, а отвезут нас прямо через час куда-то в другое место, где если кому и станет мерзко, то не нам. Вот так мы в Крёли и оказались.

Здание общаги спроектировал какой-то очень хороший архитектор. Я не знаю, кто именно, но, если это была, скажем, женщина, то у нас с ней могло бы быть. В любом случае, я «ей» благодарен. Одноэтажный дом, внутренний двор, собственный сад и загаженная кухня. Когда-то давно, когда этот центр только построили, тут была полноценная столовая с камином и поварами. А сегодня столовая упразднена до игровой, камин заполнен детскими игрушками, а на кухне срут все, кому не лень. Вместо меня за чистоту вступился иранский врач. Он знал «их» язык и «мой» английский. Насколько я понял, он им сказал, что нужно мыть плиты после себя, сортировать мусор и не использовать гуманитарные шмотки (которые каждый день вываливались на стол в «игровой») для протирки кухонных поверхностей. Но через два дня он, как и я, думаю, понял, что протирать реально больше нечем, а сами шмотки нахер не нужны. Впрочем, я зацепил-таки себе штанишки. Для живописи. Они пришлись мне по размеру, а запачкать их краской было не жалко. Написал пять картин. Две хороших, одну сносную и ещё две дерьмовых. На всякий случай.

Как-то вечером вышел в сад (он изолирован от местных жителей, и предназначен только для общажников), и поразился обилию мусора, разбросанного по территории. Это было день на пятый, наверное. Пакетики от чипсов, там, носки, пустые сигаретные пачки, обрывки каких-то писем, одинокие кеды… И решил я всё это к чертям убрать, чтобы вернуть пейзажу его былое (времён постройки центра) великолепие. Требовались палка и гвоздь. Изолента уже была при мне, я загодя купил её на «Куртулуше» у Марджанишвили. Так вот.

Пошли мы с Нестором в ближайший и единственный парк, где растёт вишнёвое дерево, а Нестерито как раз-таки полюбил есть вишню. Я нарвал ему ягод, повынимал косточки и отпустил гулять. Он тут же проглотил всю вишню залпом, и начал подбирать какую-то дрянь с земли типа ссаных палок, гнилых каштанов и дохлых кротов. Ты, говорю, лучше бы мне гвоздь нашёл. И он нашёл. Тут же. Принёс мне его, говорит, мол, вот гоздь. Сыну полтора года, а гвоздь – ржавая «восьмидсятка». Короче, прикрутил я этот гвоздь изолентой к палке от швабры и вечером вышел в сад, чтобы наколоть всё, что можно. Взял с собой несколько мусорных пакетов и довольно быстро их заполнил. Тот мусор, что не вместился, я аккуратно собрал в несколько кучек и отправился за новыми пакетами. Но когда, через пятнадцать минут, я вернулся, мусора уже не было. Мы прожили в этом общежитии ещё три недели, и никто больше в саду не гадил. Насадил культурку, в общем.

Был у меня там свой тихий уголок у дальнего забора. По вечерам я выносил туда стул, открывал фляжку рома и звонил друзьям, пока совсем не стемнеет. Некоторые даже отвечали. Сообщения с родины не были тревожными, а скорее, какими-то невразумительными. В России продолжался день сурка. Ко мне как-то подошёл чувак из Эритреи. «Путин блять?» – спрашивает. Я отвечаю, мол, разумеется. «Да, – говорит он – наш такой же, только ещё с автоматом».

Однажды утром нам сообщили, что квартира готова, и мы отправились в Кан. Я перевёз шмотки (а из Грузии пришли посылки с нашими вещами) на машине, которую одолжил у брата, и мы заселились. Я не знаю, всё ли социальное жильё во Франции подобно нашему, но в такой большой квартире я ещё никогда не жил. Две спальни, гостиная, кухня и терраса. Район новый, дома в пять этажей, сады, парки, конная школа и Канский Мемориал. Заехали мы уже вечером, и соцработница сообщила, что явится завтра с документами, которые нужно подписать. Я тут же рванул в Париж, чтобы вернуть брату машину и забрать собаку. Короче, в итоге, произошло полное воссоединение семьи. Вернувшаяся через сутки соцработница заявила, что с собакой жить категорически нельзя, то есть полный импосибль. Полина говорит, мол, мы всё понимаем и никакие правила нарушать не хотим и не будем, поэтому вы скажите нам, что сделать с собакой, и мы это сразу сделаем на ваших глазах. Та ответила, что ей нужно посоветоваться с боссом. И вот, мы живём здесь уже пятый месяц, а босс и ныне там. Короче, с собакой нельзя, поэтому лучше сделать вид, что никакой собаки нет. Но она есть, и прекрасно себя чувствует.

Недавно у нас родилась Тея, а я отпраздновал уже второй день рождения в добровольном изгнании. Прошёл год, как мы покинули наш дом. За всю жизнь я не переезжал столько раз, сколько за эти двенадцать месяцев. И ведь через какое-то время, когда (надеюсь) нам дадут ВНЖ, придётся снова переехать. Впрочем, мы уже привыкли. Даже как-то скучновато сидеть на одном месте и обрастать скарбом.

Нас собирались навестить Израильские друзья, но у них тоже началась война. Теперь, видимо, это будет обычным делом.

А Лёня нашёл работу в Германии. Так что, надеюсь, скоро увидимся. Я же пока организовал себе кабинет в гостиной, закрылся ото всех шпингалетом и наушниками, чтобы работать архитектором и писателем. Очень, кстати, порадовала новость про атаку клопов на Париж. Молодцы ребята! Добирались дольше меня, но справились! Чувствую с ними некоторое родство. Из одного клоповника, можно сказать, вышли, и вот чего достигли! Они, не я, конечно. Я пока ещё ни одну француженку не укусил.

На этом я всё. В следующих главах расскажу про еду и архитектуру. Не грустите. Всё уже никогда не будет как прежде.