среда, 23 ноября 2016 г.

Ковролин самолёт.


Вот как-то даже уже и неприлично себя чувствую. Нет, ну правда, сколько можно? Спросите вы, сами не понимая о чём спрашиваете. Но я согласен – больше так нельзя. Скажу лишь однажды, чтобы больше в этом тексте не использовать словосочетание «русский народ». Всё больше ни слова о нём. Пусть остаётся «за кадром». Всё равно и так всем всё ясно.

Конечно, к мрамору можно относиться по-разному. Лично я, как архитектор, не очень-то его жалую. Он ассоциируется у меня либо с нуворишской пошлостью, либо с кривыми руками метростроевцев, укладывавших этот благородный, в общем-то, материал сильно подшофе. Ну, плюс высокая истираемость, если вы понимаете, о чём я.

Но у каждой медали как минимум две стороны. Это вообще распространённая штука. У палок концы, у весов, наконец, чаши. И вот, как это ни удивительно, на одной из таких чаш и оказался МРАМОР. Точнее, мраморный пол в подъезде дома, за жизнь в котором мне посчастливилось вносить арендную плату. И да, вы угадали, на другую чашу этих воображаемых весов упал КОВРОЛИН. Фиолетовый. Считай розовый.

Когда, лет пять назад, я поселился здесь, то отнёсся к оформлению лобби (или, как принято говорить у русофилов, вестибюля), как к образчику местного колорита и экзотики. Плюшевые чучела мифических животных, украшавших почтовые ящики, протёртые до дыр советские ковры (вечно мокрые и грязные), придававшие, на зависть Джеффри Лебовски, законченность интерьеру, вкупе со множеством зелени, произраставшей из всевозможных вёдер, вызывали во мне волны иронии и сарказма, которые я виртуозно прятал в глубинах собственной истерзанной действительностью психики.

Но несколько месяцев назад начался и досрочно прекратился долгожданный ремонт! Весь хлам (т.е. украшения) был выметен поганой метлой необходимости на не менее поганую помойку неизбежности. Почтовые ящики перестали служить постаментами для облезлых уродцев, являвшихся, видимо долгие годы (ещё при Андропове) детскими тренажёрами по жестокому обращению с животными. Ковры растворились в лужах Вайт-спирита, а растения, к моему сожалению, видимо, сдохли.

В общем, малярный скотч был оторван, полиэтилен убран, оргалит украден, и вниманию многочисленных жителей предстал новый чистый холл (вестибюль) со стенами выкрашенными в цвет, которого не существует, и чёрт с ним. Но вот пол оказался просто великолепен! Без иронии. Я, даже несмотря на мою нелюбовь к мрамору, был в восторге. Неужели, думал я, столько лет грязные обоссанные собаками ковры (я знаю о чём говорю, у меня жила собака) скрывали такое мраморное великолепие? Ответ – да, скрывали. Я был счастлив ровно настолько, насколько может быть счастлив человек в моём положении (об этом, впрочем, в другой раз).

Так вот. Даже чудовищный цвет стен (на таком хорошо смотрятся брызги крови) теперь не мог испортить мой день, ведь утром и вечером я не шёл, а прямо-таки ступал по мраморному полу моего отремонтированного вестибюля (лобби). Вот, Тёма, думал я, похоже, ты сумел-таки чего-то добиться в этой жизни. Ведь сегодня ты шагаешь по мраморному полу, как заправский князь, а ещё вчера самым стабильным источником твоего дохода был пылесос, из которого ты чихая и отплёвываясь выковыривал мелочь на метро.  Умеешь ты, Тёма, встать на твёрдую ногу! Так думал я, но жизнь снова оказалась умнее.

Как-то вечером, возвращаясь домой с работы, я даже не сразу понял, в чём дело. Просто мне стало очень не по себе, когда я вошёл в свой родной лифтовый холл со стенами цвета которого нет. Мысль о коньяке пришла внезапно, как письмо от судебных приставов. Я прислушался к организму, но как-то сразу понял, что дело не в нём. Что-то было не так в окружающем мире, и хотя это знакомое ощущение преследовало меня лет с четырёх, здесь оно оказалось настолько концентрированным, что я растерялся. На мгновение в моём воображении возникла иллюзия, что я обеими ногами стою в куче понятно чего, и эта куча растёт, а я погружаюсь в неё всё глубже. На деле же так и оказалось.  То есть мне действительно всё это примерещилось, а на полу лежал кусок фиолетового (считай розового) ковролина размером где-то пять на четыре метра с выгрызом вместо одного из углов (на фото).

То есть. Представьте себе. Кто-то посмотрел на мрамор, жирно на него сплюнул, мол, чё за херня. Поднялся к себе в квартиру или спустился в гараж (съездил на дачу) – не важно – и припёр в свой тоже родной холл (лобби) вот эту вот фиолетовую (считай розовую) дрянь. Почему у неё (дряни) откусан угол? Тут можно пофантазировать. И не стоит бояться – даже самая дикая фантазия легко окажется правдой. Короче, прошли две недели. Я страдал. Каждый день я теперь не ступал, не шёл, а просто плёлся по фиолетовому и думал о печальной судьбе Родины. Мы обречены, размышлял я, мы кончены, и нет нам спасения. С каждым днём мои мысли становились всё мрачнее, а фиолетовая дрянь всё грязнее и мокрее. В доме много собак.

Но вот пришёл день избавления. Та самая мысль о коньяке оказалась своеобразным пророчеством. Пить мы начали часов в семь вечера на концерте у Пети. Продолжили в такси, и, наконец, оставляя несмываемые солёные следы на фиолетовом, успешно прошли к лифтам, поднялись, и уселись за стол, саркастически иронизируя над злополучным ковролином. Часа в два ночи нам случилось откровение. В нём значилось, что необходимо сыграть на бильярде. Легко! Мы оделись, спустились, вышли из лифта и... тут рукопись обрывается.

Но ненадолго. Наши действия были слажены, как у бойцов Коммандос или, что ещё хуже, у синхронных пловчих. Слова нам не требовались. Мы просто посмотрели друг на друга (а к этому моменту нас осталось трое) и прочли во взглядах глубочайшее и бескомпромиссное понимание. Двадцать лет дружбы всё-таки.

Ковролин был ловко свёрнут в тугой рулон, сложен пополам и тихо, чтобы не проснулась консьержка, вынесен на помойку. Помойка была самая настоящая. Я настаиваю. Т.е. три контейнера с объедками и тухлым тряпьём показались нам вполне пригодной площадкой для экспонирования нашего рулона. Мы на счёт «три» бросили его в зловонную ёмкость, и с чувством выполненного перед Отечеством долга, как настоящие герои, о которых никто никогда не узнает, пошли гонять шары. В наших душах пели канарейки.

В общем, Мир снова встал на ноги, и можно было продолжать жить. Забегая немного вперёд скажу, что дальше будет слово «неделя». Неделя прошла прекрасно! Я снова ходил гоголем по мрамору и чувствовал, как с каждым днём растёт моя социальная значимость для нашего, ну да, пусть и не безгрешного, но вполне себе ничего общества. Люди казались мне скромными добряками, исполненными глубокого, хорошо скрываемого достоинства. Стены цвета которого нет смотрели на меня с полным осознанием собственной никчёмности и искренним уважением, питаемым ко мне лично. Я их понимал, ибо разделял эти чувства.

Если когда-нибудь мне придётся выслушать неутешительный диагноз, и доктор скажет, что жить мне осталось всего ничего, я буду готов. И вот почему. Прошла неделя. Я переступил порог своего лобби (холла) и отрицание постигло меня. Нет, возопил я внутренне, не верю! Этого не может быть! Доктор, вы ошиблись, на МРТ не моё пятно! Это всё Обама! Вы же русский человек, должны понимать! Дальше последовал гнев. Вот скотина, проскрежетал я, и моя лысина покрылась воображаемыми волосами, которые я тут же с корнем вырвал. Почему всё это происходит со мной? – перешёл я к стадии торговли, и упал бы на колени, если бы на полу был чистый белый мрамор! Но его там не было. Фиолетовая дрянь лежала на своём месте и воняла помойкой. Одного угла по-прежнему недоставало, а к другому намертво прилипли какие-то ошмётки и луковая кожура. Впав, как того и требуют правила приятия смерти, в глубочайшую депрессию, я направился в комнату консьержек.

      Ковёр воняет. – Начал я с порога.
      Что? – Старушка меня прекрасно расслышала, но, видимо, не поняла, в чём, собственно, проблема.
      От ковра несёт. – Настаивал я. – Складывается такое ощущение, что его на помойке нашли. 
      Ну. – Она развела руками, мол, мало ли бед на нашу голову.
      Вы понимаете, что это бактерии, – на эстетической стороне вопроса фиксироваться было бесполезно, это я знал наверняка, – это болезни. У нас тут и дети живут, знаете ли.
      Что там воняет? – Старушка поднялась со стула и вышла из комнаты. – Где?
      Ковролин грязный, от него пахнет. – Я начал уставать. – Сами посмотрите.

Женщина прошла в лифтовый холл, дважды втянула носом воздух, развернулась и без какой-либо вопросительной интонации сказала:

      Ну, а что делать.
      Выбросить его, разумеется! – Я был зол и говорил резко ей вслед.
      Ну, всем нормально, только вам не нравится. – Спокойно заявила она, вернулась в комнату и медленно закрыла перед моим носом дверь.

Сейчас, когда первая волна гнева уже прошла, депрессия почти иссякла, а заветное принятие так и не наступило, я думаю, что должен с иррациональной гордостью делить историю со своим народом, который, как сказала бы Наташа Ростова, просто прелесть что такое. После разговора с консьержкой, дрянной ковролин как-то даже отошёл на второй план. Но вот спокойная и осознанная обречённость в её словах и интонациях меня поразила. Тридцать шесть лет я невольно изучаю эту изнурительную трансцендентальную борьбу людей против собственного благополучия, и не нахожу ей никакого оправдания. Ведь здесь дело не в лени, безразличии или злом умысле. Нет. Кто-то этот ковролин нашёл на помойке, принёс обратно, раскатал и остался доволен. «Ну, всем нормально, только вам не нравится». Здесь вообще никто не ленился. Все делали общее дело. На общее благо. Просто это благо понималось именно так: фиолетовая вонючая дрянь в объедках и пятнах на белом мраморном полу! Вот он – наш манифест! Вот она – наша идея! Вот он – план того, кого нельзя называть!

Похоже, мне не остаётся ничего, кроме как придумать ещё один остроумный сценарий ликвидации фиолетового (считай розового) убожества. То есть на этот раз он действительно должен быть остроумным. Думаю, нужно действовать чужими руками. Может быть как-то запугать общественность бактериями, мутациями, ГМО, глютеном, холестерином и гей-пропагандой? Ковролин-то считай розовый! Пока не знаю. Знаю только, что этот народ, действительно, никому никогда не победить, т.к. он уже давно победил сам себя. Как говорят на железных островах, то, что мертво, умереть не может! А у нас говорят: «можем повторить!». И повторим. Столько, сколько нужно, и не важно, чем оно там с каждым разом всё гаже пахнет.

Не знаю, как и закончить, но закончить придётся.
Жду ваших советов и рекомендаций.

-->
Тёма.

5 комментариев:

  1. Как сказал бы Пьер Безухов, ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.

    ОтветитьУдалить
  2. А вообще, эта твоя зарисовка в моих глазах неожиданно перекликается с эсхатологической публицистикой Олега Кашина. Он, когда разбирает какую-нибудь пересоналию на каком-нибудь посту и яростные на неё нападки просвещённой части общества, заканчивает примерно одним и тем же. Не трогайте вы пятнадцатиметровой палкой этого условного Бастрыкина: дождётесь, что его и впрямь уберут, а на его место положат нового Бастрыкина, который будет вдвое хуже, так что прежнего вы станете вспоминать с теплотой...

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Да я уже вспоминаю с теплотой старые обоссанные ковры. Что же будет?!

      Удалить
  3. Пролейте на ковёр (разумеется случайно) серную кислоту, разбейте пару сырых яиц, и присыпьте сухой марганцовкой с глицерином. Если на следующий день полуопаленное и дырявое нечто само не уползёт на помойку, то перестань к ныть, выбрасывайте его каждый раз, возьмите измором. Можно в один из разов измельчить

    ОтветитьУдалить
  4. Рассыпьте по нему головки настоящего сыра и этот говнолин немедленно сожгут и раздавят бульдозером власти.))

    ОтветитьУдалить