Сном, хороводом, прелостью листвы
раздавлены прозрачные листы.
Они пусты. Они ложатся в грязь,
брезгливо смахивая северную вязь.
Шипит кириллица, плюётся матерком,
извилины лаская мастерком,
заглаживает гордость и вину,
анестезируя пристрастием к вину.
раздавлены прозрачные листы.
Они пусты. Они ложатся в грязь,
брезгливо смахивая северную вязь.
Шипит кириллица, плюётся матерком,
извилины лаская мастерком,
заглаживает гордость и вину,
анестезируя пристрастием к вину.
Милуются с собаками коты,
вверху парят орлы, внизу скоты
испариной туманят променад,
лакая дрянь действительностью над.
Поют просторы, тянут удила
упрямые улыбки на тела,
и город беззастенчивым быльём
растёт под окровавленным бельём.
вверху парят орлы, внизу скоты
испариной туманят променад,
лакая дрянь действительностью над.
Поют просторы, тянут удила
упрямые улыбки на тела,
и город беззастенчивым быльём
растёт под окровавленным бельём.
На склоне Фудзи гололёд и страх,
кочевники дрожат на VIP-местах,
и, в трёх верстах окрест не видя зги,
барышничают талые мозги.
Болят житьём намятые бока,
обрывы крыш крышуют облака,
да разум рвётся вверх, похерив низ,
по мусоропроводу на карниз.
кочевники дрожат на VIP-местах,
и, в трёх верстах окрест не видя зги,
барышничают талые мозги.
Болят житьём намятые бока,
обрывы крыш крышуют облака,
да разум рвётся вверх, похерив низ,
по мусоропроводу на карниз.
Комментариев нет:
Отправить комментарий