ВЕНЕЦИАНСКИЕ ИСТОРИИ ИЛИ ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА.

Глава первая. Ханур приплыл.

По большому счёту, я был счастлив. Я был весел и возбуждён, как только что перебежавший через восьмиполосное скоростное шоссе лось. Вот он стоит на своих длинных ногах, высоко задрав могучую голову, и прислушивается к новым доселе неведомым звукам и запахам. Сквозь крупные ноздри он втягивает прохладный насыщенный влагой лесной воздух. В его добрых глазах отражаются расставленные непривычным образом, но хорошо знакомые ему деревья и кустарники. Несколько минут он стоит неподвижно, а потом, проворчав что-то нечленораздельное, устремляется в чащу, туда, где его ожидает новая, наполненная приключениями и молодецкими забавами лосиная жизнь.

В аэропорту Марко Поло пахло тиной и плесенью. И хотя всё, на что падали лучи заходящего солнца, сверкало безупречной чистотой и бесспорной новизной, было понятно, что место это древнее. Когда же мы с Никульшиным и Лидой погрузились в Вапоретто, вынужденное доставить нас в Венецию, стало совсем темно, а запахи, соответственно, усилились. Шли (или как говорят сухопутные крысы – плыли) мы долго. За окнами раскачивались какие-то фонари, вдалеке светились маленькие окна чьих-то жилищ.

– Вот – возбуждённо говорила Лида – видишь те огни? Это остров Сан Пьетро! Сейчас его, конечно, не видно, но он там есть.

– Охотно – говорю – верю. А вот там что?

– Там ничего. Там просто луна.

– Ясно. А там?

– А там гальюн. – Совсем расстроилась Лида.

Короче говоря, я не видел, как попал в Венецию. Мы сошли на остановке «Арсенале» и распрощались.

– Как освоишься, – сказал Никульшин, – приходи к нам. Мы будем жить вот на этой улице справа. Ивановы и Наличи  уже там.

– Обещаю. – Говорю. – Когда я здесь освоюсь, вы узнаете об этом первыми. Я подам знак.

Так я остался один в незнакомом городе. Но это меня не беспокоило. Беспокоило меня совсем другое.

Не знаю, в чём тут дело. Возможно, дело в глубокой провинциальности того места, где я родился и вырос. Возможно, что причина в моей собственной лени и неспособности планировать своё будущее. А может быть, дело в том, что потребность общаться на чужом языке не так уж часто возникала в моей жизни. Но, так или иначе, к тридцати двум годам мне стало известно всего лишь двадцать иностранных слов, из которых я неспособен составить худо-бедно грамотную фразу.

Скорее всего, всё началось со школы, с того времени, когда сформировались мои первые жизненные навыки и комплексы неполноценности. Помню, летние каникулы подходили к концу, но я не очень расстраивался. Ведь впереди был пятый класс, а значит, мне предстояло пройти курс Английского Языка, начала которого я с нетерпением ожидал. Ведь я был уверен, что понимать чужой язык – это очень круто, - можно даже узнать, о чём поют Beatles! Помимо этого, мы договорились с приятелем Денисом, которому было начертано познать язык Дюма, что после уроков будем делиться полученными знаниями и таким образом к моменту окончания школы сможем свободно говорить сразу на трёх языках.

Английский алфавит я выучил минут за сорок. На следующем уроке я блистал. Принеся домой заслуженную «пятёрку», я сделался самым счастливым ребёнком на свете. Мама выдала мне три рубля на мороженое, дедушка назвал молодцом, а критически настроенная бабушка лишь указала на то, что я неправильно произношу хорошо знакомые ей немецкие буквы.  

Первые две четверти прошли неплохо. Даже пара троек за невыученные вовремя слова меня не сильно расстроила. И хотя новая наука давалась мне с неожиданным трудом, я знал, что нахожусь на верном пути. Подвёл только Денис, отказавшийся учить меня французскому языку, мотивируя свой отказ желанием кататься на коньках. Впрочем, наши желания совпадали.

До конца года я, так сказать, держался наплаву. Отличные оценки стали постепенно исчезать, уступая место «четвёркам» с «тройками». Я не знаю, что именно произошло, и почему в какой-то момент один из любимых мной предметов превратился в страшную пытку. Видимо, я что-то недоучил, что-то недопонял, что-то недослышал, а абсолютно линейная школьная программа не подразумевала объяснений и повторений. До сих пор она устроена подобным образом – не знаешь, оставайся на второй год, тупица.

На второй год я, конечно, не остался, но к концу обучения английский язык интересовал меня чуть меньше ОБЖ, – то есть не интересовал вообще. И хотя я точно знал, где находятся те кусты, в которых по вечерам забывается хмельным сном моя учительница английского Римма Александровна, мне никогда не приходило в голову винить её в собственных неудачах. А неудачи случались. Чего уж там.

Это было морозной зимой. «Ауа скул лайбрари из он зе фёст фло» – произнёс я нараспев заученную накануне мантру и замолчал. Мои знания английского языка были исчерпаны. Я просто стоял, глупо раскачиваясь из стороны в сторону, ожидая услышать самую страшную фразу учителя: «Черников, продолжайте, пожалуйста». Поначалу в классе было тихо. Гнетущая осязаемая тишина медленно наполняла тесное помещение. Магический символизм произнесённых слов привёл меня в религиозный трепет. Я испугался звука собственного голоса. Ведь это заклинание, смысл которого я не понимал, способно было сотворить страшные вещи. Я представлял, как разверзается земля, обнажая свои раскалённые недра; как сначала дрожат, а потом с оглушающим звоном лопаются стёкла в заиндевевших оконных рамах; как из соседнего кабинета химии выходят мерцающие туманные демоны и поливают нас всех неразбавленной серной кислотой. И демоны действительно явились, но вместо ужаса и смерти в тот день им было угодно сеять только смех.

Надо мной ржали все. Полноватая Марина, которую для простоты называли дурой, смеялась счастливо. Саша, поглядывая на Лену с Наташей, ухмылялся, надеясь привлечь их внимание. В смехе Славы чувствовалось облегчение. Лёша весело хихикал не понимая толком, что произошло. И только Лена с Наташей смеялись искренне, наивно полагая, что настоящего мужчину подобная неловкость только красит. Римма Александровна, приоткрыв глаза, реагировала неожиданно:

– Дети, – сказала она, – пойдите в раздевалку и наденьте тёплые вещи. Я хочу открыть окна. Сегодня мне нужна прохлада.

В институте проблемы с английским мне снова оказались не нужны, и поэтому я сразу взвалил их на плечи преподавателей. До конца обучения я так и не понял, почему услышав свою фамилию при перекличке, я должен произносить ничего не значащую фразу «айм хиа». Институт, как и школу, я окончил с «тройкой» по английскому языку. Помню, я протянул преподавателю зачётку со словами:

– Поставьте «три». Вы же не хотите, чтобы меня отчислили?

– Артём, – сказал Валерий Николаевич, – ставлю тебе «тройку», только никому об этом не рассказывай. Ты же не хочешь, чтобы меня уволили?

Сегодня Валерий Николаевич дослужился до проректора, но моей "вины" в этом, разумеется, нет.

Короче, в это путешествие я собирался основательно. Интернет сделал за меня большую часть работы. Я купил билеты и забронировал комнату в хостеле на улице Forni, скачал все имеющиеся в сети карты Венеции, купил доступ по протоколу wi-fi, проездной на Вапоретто и две книги об этом городе. Словом, предпринял, казалось бы, все меры, чтобы как можно меньше общаться с людьми.

В присланном мне ваучере значилось, что дверь моего хостела отмечена пугающим числом 3837. Улицы Forni на найденных мной картах не оказалось вовсе, вместо этого обнаружилось аж целых шесть улиц Forno (позже мы с Никульшиным нашли ещё шесть с таким же названием). После долгих поисков мне удалось обнаружить в сети фотографию владения 3836. Я рассудил, что изображённая за ней в расфокусе дверь и есть искомая.

Если вы не были в Венеции ночью, то вам будет сложно представить себя на моём месте. Венеция – это крайне запутанный город с улицами шириной в полтора метра, и это в лучшем случае. Если вас настигнет здесь внезапная слепота, то ваши шансы добраться до цели практически не уменьшатся. Сорок минут я плутал по узким улочкам, силясь найти эту проклятую Forni. Гасли витрины магазинчиков, в барах зажигались свечи – тёплые язычки пламени сочувственно кивали мне сквозь мутноватые стёкла. Я остановился в одном из переулков, собираясь с силами, чтобы зайти в бар и расспросить какого-нибудь местного жителя, но никак не мог решиться, ведь я был совершенно трезв. Радовало одно – доставившие меня сюда турецкие авиалинии потеряли мой багаж. Так что необременённый поклажей, я чувствовал себя более-менее свободно.

Стоя перед дверью бара, и наблюдая за людьми, пьющими Шпритц и Граппу, я вдруг вспомнил, что однажды уже находился в похожей ситуации. Тогда я праздновал Старый Новый Год в Осташкове. К полуночи мы с друзьями оказались в затрапезном кафе «Парус», будучи уже изрядно набрамшись. Ноги слушались меня довольно плохо и вот, споткнувшись о стул, я налетел на какого-то мрачного мужика. От мужика пахло дорогим одеколоном и солёными огурцами. Я торопливо и не очень внятно пробормотал извинения, а мужик молча оглядел меня и махнул рукой, мол, пойдём со мной. Мне стало интересно, и я пошёл. Так мы оказались за барной стойкой. Видимо, что-то в моём облике явно говорило о склонности к подобному времяпрепровождению.

– Альберто. – Представился мужик.

– Артем, – ответил я, – ты откуда?

– Итали.

– А, – говорю, – я знаю, где это! Море и солнце! По-русски понимаешь?

– Нет. Никак. – Сказал Альберто и придвинул ко мне рюмку текилы.

– Фо зе френдшип, – говорю, – будь здоров.

– Инглиш нихт. Рашн нет. Италиан онли. – Ответил Альберто, по-отечески грустно посмотрел на меня и выпил.

Мы провели вместе около часа. Выпили бутылку текилы. Альберто оказался производителем кроссовок. Он рассказал, что приехал на Селигер, чтобы заключить контракт с кожевенным заводом. В Италии у него остались жена и двое детей. Сказал, что Русские женщины ему нравятся, но он никак не может запомнить их имена. Что-то он ещё мне рассказывал, куда-то звал, в чём-то клялся… Совершенно не помню, на каком языке. Помню только, как неожиданно захотел домой. Я выполз на улицу и забрался в чужое такси. Водитель спросил:

– Ты вызывал?

– Ноу. – Говорю.

– Тогда проваливай. – Реагировал он.

– Ауа скул лайбрари из он зе фёст фло! – С вызовом произнёс я и протянул ему двести рублей.

– Ну, раз такие дела, – смягчился водитель, – тогда поехали.

Он завел мотор и включил печку. В машине сразу стало тепло. Я посмотрел в запотевшее окно и увидел вышедшего следом за мной Альберто. Я помахал ему на прощанье рукой, но он меня не увидел. Стоя на крыльце кафе и с трудом держась на ногах, он сосредоточенно мочился на ступеньки.

Альберто оказался первым человеком, заставившим меня усомниться в том, что я такой уж тупица и двоечник. Вот ведь, подумал я тогда, человек имеет собственный кроссовочный завод в Италии, а английского языка тоже не знает.

В общем, это воспоминание придало мне сил, и я решился. Полностью готовый к мучительному позорному диалогу с барменом на глазах у десятка итальянцев, я уже было шагнул ко входу в бар, как вдруг место, в котором я находился, показалось мне смутно знакомым. Я пригляделся к одной из дверей, представил её в расфокусе и узнал! Не веря ещё своему неожиданному счастью, я подошёл ближе и различил цифры 3837. Это была «моя» дверь, но она оказалась заперта.

И вот я стоял на улице шириной в сажень, в миниатюрном похожем на склад театральных декораций, городе и медленно тлел от стыда. Где-то в полукилометре от меня, на широкой и светлой улице Гарибальди меня ждали друзья. Я знал, что они поселились в просторной четырёхкомнатной квартире с выходящей на лагуну террасой. Они были веселы и уверенны в себе, ведь они-то знали, что такое «открытый слог», «паст континиус» и «инфинитив». Но обращаться к ним за помощью не было никакого смысла. Ведь они ждали именно меня, а не какого-нибудь тупицу и неудачника, неспособного заселиться в забронированную им же гостиницу. И тогда я совершил невозможное. Я достал ваучер и набрал указанный в нём телефонный номер.

– Пронто! – Услышал я приятный мужской голос.

Вот, подумал я, полдела сделано. Назад дороги нет, и никто мне уже не поможет. «Черников, продолжайте, пожалуйста».

– Зыс из – говорю – ай эм. Артём. Ай стенд эт зэ дор соти эйт соти севен. Бат зе дор из клоусд.

– Окей. – Сказал голос. – Дурр соррти эйт соррти севен итс окей. Кене ю вейтинга твенти минетсе?

Дальнейший диалог приводить здесь не имеет смысла. Его убогость может дурно повлиять на весь рассказ. Помню, как в середине разговора попросил Алекса, а именно так звали хозяина, говорить по-английски. На что он возразил, что именно на этом языке и разговаривает со мной с самого начала. Моё невежество и его акцент были чудовищны. Вот, думал я, – ведь это так просто – позвонить по телефону, но сколько переживаний! А ведь я всегда считал, что невеждам живётся куда легче, чем образованным людям! Боже, «как я ошибся, как наказан!»

Но уже через сорок минут я поднимался по скрипучим ступенькам вслед за Алексом и слушал его рассказ о жизни в Венеции, впитывая лишь обрывки смысла. Ладно, думал я, как-нибудь всё обойдётся. Обошлось же всё тогда, в Осло.

Двумя годами ранее я действительно поехал в Осло с коллективом Пети Налича. В составе группы я исполнял роль талисмана, и коль скоро знание языков для этого не требовалось, я с лёгкостью прошёл кастинг. В Норвегии, как только я сошёл с трапа самолёта, у меня порвались кеды, и тогда я сказал Иванову:

– Димон, у меня порвались кеды. Пойдём в магазин.

– А я здесь при чём? – Уточнил не хотевший идти в магазин Иванов.

– Я – говорю – выяснил, что в Норвегии не так уж много людей говорят по-русски. В общем, нужна твоя помощь.

– Ну да, – задумчиво ответил Иванов, – ну да…

В магазине «H&M» было безлюдно, зато хватало обуви. Приемлемые кеды нашлись быстро. Иванов, слывший известным модником, сразу помог мне выбрать подходящую к обоим моим пиджакам модель.

– Что теперь? – На всякий случай уточнил я.

– Ты что, – удивился Иванов, – в магазине никогда не был? Иди к кассе и плати.

– Пойдём, – говорю, - со мной. Тут же только левый ботинок. А мне нужны оба. Надо же будет что-то сказать.

– Ну да, – ответил Иванов, – ну да…

Мы подошли к кассе, и я поставил кед на стойку. Девушка-продавец оторвалась от разбора каких-то чеков и с вежливой полуулыбкой посмотрела на меня.

– Дима, – говорю, – скажи ей что-нибудь.

Но Дима молчал. Я оглянулся и увидел, что Иванов исчез. Подобно воинам из клана «Крадущихся», он растворился в воздухе прямо за моей спиной. Мне сразу стало нехорошо. Я покраснел. Каждый мускул в моём теле напрягся. Я почувствовал, как тонкие струйки пота щекочут виски. В голове крутилась та самая страшная фраза: «Черников, продолжайте, пожалуйста». И тогда случилось чудо. Моё подсознание раскрылось и выплеснуло в речевые центры мозга невесть откуда взявшиеся слова:

– «Айд лайк ту бай ит» – произнёс я, ни на что хорошее, впрочем, не рассчитывая.

Но ничего страшного не произошло. Никто не засмеялся и не упрекнул меня ни в чём. Девушка взяла мой кед, спрятала его под стойку, набрала секретную комбинацию цифр на кассовом аппарате и через пару секунд из ниши в стене появилась новенькая обувная коробка. Я посмотрел на повёрнутый ко мне монитор, отсчитал указанную на экране сумму, забрал сдачу и пошёл к выходу, ощущая, как медленно но неизбежно выравнивается мой пульс.

Иванов стоял на улице и курил, ожидая моего возвращения. Я молча показал ему коробку.

– Поздравляю. – Сказал Иванов. – Куда теперь?

– Теперь – говорю – хочу пойти в ратушу, чтобы обсудить с Мэром проблемы местного самоуправления.

Короче, моя комната (три на полтора) нашлась на четвёртом этаже владения 3837. Одно окно выходило на улицу в шестьдесят сантиметров ширины, второе на каскад черепичных кровель. Скаты были устроены таким образом, что скользящий по ним взгляд неизбежно упирался в яркие итальянские звёзды. Я сразу почувствовал себя этаким венецианским Карлсоном. Надо, подумал я, купить бутылку граппы и поставить её вот на этот подоконник. Пусть стоит. На всякий случай.

– Верре юр фрроми? – Поинтересовался Алекс.

– Москоу, – ответил я, – Раша.

– О! – Воскликнул Алекс. – Ай ноу верре из ит! Колде энд сноу!

Через полчаса я на целых девять дней стал полноправным жителем Венеции. В моём распоряжении оказалась личная постель, туалет этажом ниже и ключ от входной двери. Ещё через пятнадцать минут я уверенно шагал по улице Гарибальди в поисках дома, где обосновались четыре семейства моих друзей. Дверь мне открыл Иванов.

– Ну, как ты? – Сразу перешёл он к делу.

– Отлично. – Говорю. – А как ещё может быть?

– Ну да… – Ответил он задумчиво. – Ну да…

Он пропустил меня внутрь и проводил наверх, туда, где меня (как когда-то Оушена) ожидали одиннадцать друзей. Что ж, думал я, сегодня мне не стыдно показаться им на глаза. Сегодня я по праву живу в Венеции, а это уже кое-что.

Тем временем, лось остановился на краю небольшого болотца и созерцал окрестности. Он уже нашёл себе неплохое лежбище в березняке и теперь думал только о том, не случится ли чрезмерной нагрузки на организм, если он погрызёт молодой ольховой коры сейчас, перед самым сном, чтобы утром, едва рассветёт отправиться на поиски лесных приключений, не тратя времени на скучный завтрак в одиночестве. Он постоял ещё немного в задумчивости, а потом, решив, что от ольхи большого зла не будет, уверенно отгрыз кусок аппетитного дерева у самого корня. Впервые за много лет он жевал кору с таким азартом, ведь завтра его ожидало столько неожиданного и интересного в этом новом и удивительном месте!

to be continued