четверг, 3 февраля 2011 г.

Квартирный невопрос ваще.


На фото я. Лично.

Первые двенадцать лет своей единственной и едва ли повторимой жизни я потратил на то, чтобы прийти к выводу о необходимости иметь собственное жильё. И тогда я украл доски. И гвозди. Совсем немного – так чтобы просто посмотреть, что будет. Получился домик на дереве и рассерженный дед. Это были его доски. И гвозди. Такая вот нехитрая алхимия.

Досок было мало, а гвоздей намного больше. Поэтому домик, после окончания строительства, напоминал какого-то троянского ежа.  Из него во все стороны торчали стальные шипы, а внутри сидели люди. Это были я с друзьями, и мы играли в карты. Нам было хорошо. Плохо было только пугливым воронам, –  им пришлось искать себе другое дерево.

Потом, спустя годы, у меня появилась комната в общежитии. То есть не комната, конечно, а верхняя часть койки – полка, как в поезде. Здесь уже обошлось без гвоздей, хотя определённое напряжение всё равно сохранилось – там внизу под дымными облаками на уровне нижних полок жили калмыки. В свободное от учёбы время, а оно у них было, калмыки курили гашиш, занимались сексом с дебелыми девками и воровали CD-плейеры у посетителей столичных рынков. Так друзья степей потихоньку завоёбывали Москву. Но я был счастлив. У меня появился свой дом. Ненадолго, правда.

Поверхность, на которой я спал, находилась так близко к потолку, что с утра я чаще всего просыпался от удара головой о железобетонную балку, при попытке взглянуть на часы. Дом, милый дом. От калмыков я, с согласия коменданта, сбежал к человеку, называвшему себя Ёган, и сразу стало ещё лучше. Калмыки, видимо, не простили мне измены и выбили нашу с Ёганом дверь своими смуглыми безволосыми закованными в броню ногами, подкрепляя это действие уверениями, что они хотят просто поговорить. В итоге, говорили мы через шкаф, которым пришлось на время загородить дверной проём.

После этого меня переселили в новую комнату, и я стал жить с Никульшиным. Это было почти счастьем, если бы не наш сосед по блоку – Славик с Владика (на русский это можно перевести как – Вячеслав из Владикавказа). Он был помешан на чистоте помещений, ног и чужих помыслов. У нас с ним были общий туалет и ванна. Он просил нас пИсать сидя, чтобы не брызгать, и чтобы блять никакого врот суки шума. С шумом мы худо-бедно пару раз справились, а вот насчёт второго условия, – мы так и не поняли, как сам Славик, при его-то габаритах, без посторонней помощи садится на раковину. Потом он привёз из Владика свою затюканную жену с такой низкой самооценкой, что даже худосочные общажные мыши в первый же день стали её презирать и съели, надо думать, весь запасённый Славиком стиральный порошок и мыло.

Когда мне вручили диплом архитектора и выгнали из общежития, я стал жить в офисе. Это было удобно, но не очень. В течение двух месяцев мы с братом ночевали под столом на мягком надувном матрасе. К утру матрас выдыхал весь воздух, и мы просыпались, с достаточно твёрдым намерением найти себе другое жильё. Плюс ко всему, жить на работе – это всё равно, что пѝсать сидя. С одной стороны – вполне рационально, а с другой – хочется всё-таки чувствовать себя человеком. Мужчиной, наконец.

Мы сняли квартиру. Это было непросто, но мы-таки достали. Двухкомнатная халупа находилась на первом этаже хрущёвки в ста четырёх шагах от дверей вагона  метро станции Пионерская. Каждый день в пять-тридцать утра к открытому всем ветрам перрону аккуратно подходил первый состав. «Осторожно, двери закрываются» – произносил какой-то мужчина, таким образом как бы дёргая за кольцо некоего парашюта, с которым мне снова предстояло десантироваться в реальность, – «Следующая станция Филёвский Парк».

Довольно часто я просыпался ночью уверенный, что мою комнату выбрали местом сведения счётов какие-то гопники. Кто-то кого-то жёстко строил, а я никак не мог понять кто и кого.  В панике я начинал оглядываться по сторонам, нащупывая под подушкой рукоять пистолета, пока не вспоминал, где я нахожусь и что из себя на самом деле представляю. В конце концов, очередная разборка под моим окном неизбежно переваливала через эндшпиль, и я снова засыпал под успокаивающее журчание молодецких струй. У аборигенов было не принято делать это сидя.

В нашей квартире имелся мягкий пол. Его плотность и упругость были таковы, что хождение по нему воспринималось как библейское чудо. По этому полу можно было передвигаться вплавь.  На ладьях и каноэ, например. Всё дело было в той сырой тёплой трухе, которая заменяла линолеуму привычные доски и фанеру. Я знаю – Никита Хрущёв не желал нам зла лично, но о гидроизоляции подвалов следовало бы подумать сразу. Ещё до начала строительства.  

Прошло шесть лет, и нам свезло. Мы были так ослеплены своим мещанским счастьем, что забыли про сущность и глубокий мистический смысл самого феномена везения. А везение, как известно, легко оборачивается крайними неудобствами, когда неизбежно соприкасается с приставкой «не». Короче, нам от одного близкого родственника перепала неплохая московская жилплощадь. Ленинский проспект, дом девяносто три, корпус три, квартира сто семьдесят один – две комнаты и столовая. Приходите, и располагайтесь. Правда, здесь уже завтра другим за вами жить-поживать. Они давно занимали, – мы просто как-то забыли предупредить, когда вы въезжали. Но это ведь ничего, правда? Вам же всё равно есть куда пойти... погреться?

С тех пор как Небытие всосало в себя тот первый домик на дереве, а потом и моего любимого деда, прошло много лет. Теперь любые пиломатериалы продаются совершенно свободно, да и гвозди больше не дефицит. Я, в конце-то концов, архитектор, преподаватель, неплохо готовлю, и никто больше не настаивает, чтобы я пИсал сидя. Короче, как-нибудь выкрутимся. И потом, если помните, с нами Иванов, а это кое-что да значит!

среда, 2 февраля 2011 г.

"Р" Дни Сурка в Москве.



Несмотря на то, что в году всего триста шестьдесят пять дней (плюс-минус), в городе Панксатони (штат Пенсильвания) знают, что Дней Сурка гораздо больше. Про это даже один раз сняли фильм – пособие для тех, кто хочет раз и навсегда стать провинциалом с красивой женщиной. Но нам до Панксатони далеко. В Москве Дней Сурка оказалось всего три, причём два из них выпали на понедельник, а один перенесли из-за праздников.

Сурков, как выяснилось, в столице много. Сначала возникла мысль съездить в подмосковный Зверосовхоз, где их выращивают на шубки. Но нам был нужен холёный предсказатель погоды, а не заключённый концентрационного лагеря. Такому доверия нет. Он, если надо, не только тень свою увидит, но и мать родную сдаст. Нет, искать нужно было в другом месте.

Сурок по имени Фил в Москве живёт, но его хозяйка Анна Кирилова не оставила  в интернете номер своего телефона. Верх эгоизма – иметь при себе столь мощный метеорологический инструмент, и пользоваться им в одну пачку. Правда, подобного предсказателя может позволить себе каждый. Стоит зверь около шести с половиной тысяч наших низкоэнтропийных углеводородных рублей.

В итоге, единственным верным, на наш взгляд, решением оказалось посещение Государственного Дарвиновского Музея, где хранится скелет пращура всех сурков. Во-первых, скелеты не врут (впрочем, они не делают вообще ничего), а во-вторых я обещал освещать события скорее изнутри, нежели снаружи.  Так что, приступим.

Дарвин – мужик! Без вопросов. У него был огромный дубовый стол и лампа с зелёным абажуром. Как у Ленина, только поновее. Ещё, если судить по экспозиции, в его кабинете висел его же собственный портрет в тяжёлой резной раме. К суркам Чарльз относился с почтением и включил-таки их в эволюционную последовательность, о чём свидетельствуют сами сурки, павшие жертвами серийного таксидермиста. Эти чучела не видят своих теней – свет в музее рассеянный.

Фотографии Саши Коптеловой

Скелет древнего сурка (если вы понимаете, о чём я) поражает воображение и дурно влияет на психику. К сожалению, закончив труд о происхождении видов, Дарвин так и не объяснил, почему сурки стали так милы и послушны. Предок Фила явно был рождён не для предсказаний погоды. Единственное, что он мог бы предсказать любому человеку – это скорую и неизбежно мучительную смерть. В общем, мы ни о чём его не спросили. Тем более, говорят, что это скелет совсем другого животного. Даже двух. Врут.




В музее, помимо прочего, имеются бюсты различных полулюдей. Кроманьонцев там, австралопитеков и так далее. Считается, что именно среди них жил тот, кто догадался ежегодно будить сурков, чтобы спрашивать про тень и определять, таким образом, продолжительность зимы. Талантливый скульптор схватил самую суть натуры каждого из них. Грубые лица печальны и мудры. Прикованные цепью эволюции к своим шалашам и пещерам, эти товарищи с развитыми надбровными дугами, похоже, многое знали о будущем, которое, как известно, уже наступило. Во взгляде австралопитека скорбь о бесследном исчезновении его вида, а кроманьонец готов пофилософствовать о судьбе родной стоянки, через которую должен в итоге пройти трубопровод. Говорят, директор музея – его потомок.


Под транспарантом «Среда обитания современного человека» замыкает шествие типичный пелевинский Homo Zapiens с каким-то неопрятным зверем на коленях. Подобно герою Билла Мюррея, он вынужден проживать один и тот же дрянной день снова и снова. Мало того, – в угоду публике какие-то звери повернули его пластмассовое тело в сторону от телевизора. Видите на полочке бутылки с различными гидроксильными составами? Да, мужчина пьёт. И курит «Кент». Его отёчное лицо сильно отличается от лиц доисторических предков. В нём уже нет первобытной страстности и чистоты, зато оно выражает явное знание о скором и, похоже, долгожданном апокалипсисе. Автор экспозиции хотел, видимо, вызвать у посетителей жалость к самим себе, ловко используя встроенный в каждый человеческий мозг алгоритм отождествления. Короче, на этой холостяцкой кухне эволюция вида Homo заканчивается. Но потихоньку вернёмся к погоде.



(Читать тихо, голосом Татьяны Митковой) Сегодня второе февраля две тысячи одиннадцатого года. Галактика Млечный Путь. Зима. Облачно. Пробудившиеся ото сна сурки, барсуки и ежи не видят своих теней. Они выползают из норок и под тихое пение отправляются на поиски весны. Говорят, – они знают, где искать. Не будем им мешать, и тихо-тихо займём пока очередь в шиномонтаж. Верьте, что проснувшись утром, мы все без исключения окажемся на один день ближе к половодьям, коротким юбками, томным взглядам и дисбактериозу! Зима подходит к концу, – расчехляйтесь!*

*материал подготовлен совместно с Интернет-ресурсом «Яндекс – Сурок».

вторник, 1 февраля 2011 г.

Иванов.



В жизни каждого блогера есть свой Иванов. Это точно. Проверял. Кто не верит, может взять мышку, пиво и перепроверить. Для кого-то Иванов – это третий муж, для кого-то – ваще не вариант. Кто-то считает Иванова своим соседом, кто-то путает его с механиком Жорой! Есть Ивановы честные, есть умеющие пить, а есть один калмык. У Ивановых бывают смешные уши, затяжные болезни, и две судимости. Они бывают мужчинами, бывают дизайнерами с макбуками, и даже женщинами! Разнообразие их характеров и судеб поражает! Вся так называемая блогосфера стоит на тысячах Ивановых, как на трёх китах.

В детском саду я дружил с Ивановым. В школе –  с другим Ивановым. Теперь всех их с блеском заменил Иванов, и ещё не вечер. В смысле, сейчас действительно не вечер. Жизнь многих, многих людей привязана к тому или иному Иванову. На квазисинхронных и «геостационарных» орбитах в поле тяготения вокруг них вращаются толпы обывателей. Ивановых кормят котлетами красивые женщины. По Ивановым пешком ходят дети. Сам видел.

Многие забыли, как устроен этот Мир. И напрасно. Если буквально на часок заглянуть в суть всех вещей, или хотя бы засунуть туда руку, то окажется, что там опять же Иванов. Сегодня наткнулся на ещё один пост про Иванова в блоге Славы Сэ. В очередной раз поразился, до чего же ёмкая эта фамилия. В смысле – Иванов. Никто не называет Ивановых по именам. Иванов, и всё. Может быть, отсюда и складывается впечатление, что всегда имеется в виду какой-то одни конкретный первопричинный Иванов?

Это я к тому, что у Иванова всё же есть имя. Привет тебе, Димон! Спасибо, что оплатил мой  Интернет. Как дела?